21. Контролеры
Не могу себе представить, чтобы кто-то из моих знакомых вдруг пошел работать контролером в ИВС, СИЗО или в зону. Для меня этот человек сразу бы перестал существовать.
Я не хочу огульно причислять всех работающих в подобных заведениях граждан к какой-то низшей человеческой касте, но подавляющее большинство из них действительно представляют собой бесценный материал для любого психиатра. Нет такого человека, на которого бы его работа не наложила неизгладимый отпечаток и не изменила бы его психику. По роду своей деятельности мне приходилось общаться с людьми, представляющими самые различные слои общества, но мента я вижу издалека. И даже если это штабной офицер в штатском или шифрующийся оперок, все равно после нескольких минут разговора с ним я уже точно знаю, что передо мной — мент. А если вы работаете под его «крышей» или ваш партнер по бизнесу раньше работал в милиции и возникла экстремальная ситуация, — будьте уверены, что спасена будет только его собственная шкура. Так уж они устроены, менты. Если в их ряды сдуру, в поисках романтики, острых ощущений или по какой другой причине затесался нормальный человек, не берущий взяток, не подделывающий протоколы, не избивающий задержанных, — ему конец. С волками жить — по волчьи выть, а иначе сожрут. Один из типичных вариантов, как такого сделать «своим», — завести на него дело, подкинув пакет с «травой» или маковой соломкой. Или садись в тюрьму, или будь как все. Из сотен тысяч сел, может быть, один…
Среди ментов тоже есть своя кастовость. К низшим кастам можно отнести «пэпээсников» (взводы патрульно-постовой службы) и «кротов» (охрана в метро), но ниже всех — контролеры спецучреждений. Вы представляете себе, что такое «обиженный» мент? Обиженный своими же, опущенный на дно служебного колодца и приговоренный вечно сидеть вместе с зэками в спецприемниках, в тюрьмах и на зонах. В тюремные и зоновские контролеры за редким исключением попадают те, кто вылетел из рядов нашей доблестной милиции за какие-то провинности или по своей дремучей тупости. Типичная провинность — алкоголизм. Типичное проявление тупости — неспособность логически мыслить, принимать решения и выполнять приказы, требующие активной работы мозга. У начальства такой подчиненный, как старый чемодан: и нести тяжело, и выбросить жалко. Тогда его рекомендуют для «особо важного задания» — охраны спецучреждения. (Есть такой анекдот: в УИН «особого» режима разговаривают два зэка. Один: «А чего это на вышках столько охраны?» Другой: «Действительно. Ну кто сюда полезет?»). Это приговор и конец карьере. Самый высокий взлет контролера (обычно это сержант или прапорщик) — стать начальником смены, «корпусным», который отвечает за порядок в корпусе и вертикальное положение десятка синяков-попкарей, таких же, как он сам. Все двадцать-тридцать лет рабочего стажа контролера складываются из фактического пребывания под замком вместе с заключенными, только камерой ему служит более просторный коридор одного из этажей тюремного корпуса да после смены он может ненадолго сходить отоспаться в домашней постели. Выходя на пенсию, они не могут найти себе места, потому что тюрьма для них уже давно стала родным домом…
Каждый из ранее бывавших в стенах СИЗО зэков сразу же пытается наладить хорошие отношения с контролерами на этаже. Это не просто, потому что попкари ученые-переученые горьким опытом, и не один из них уже поплатился за контакты с заключенными увольнением с работы. Как бы сладко ни распускал слюни камерный балагур, любопытная тетка в погонах всегда помнит, что он обязательно преследует какую-то цель. Это может быть все, что угодно, — от простого желания пообщаться с женщиной (женщин среди контролеров СИЗО около 40%) до выполнения какого-нибудь поручения. Зная всех «кур» в лицо, они или без боязни шли на контакт, или наоборот отказывались от любого общения. Я потом уже понял, что некоторые «куры» подсаживались операми не только под конкретных подследственных, но и сообщали обо всем «движении» на этаже, в том числе, стоя часами «под кормушкой», прислушивались и давали отчет о контактах контролеров с заключенными. Лис, очевидно, не давал такую информацию, поэтому большинство из его попыток наладить контакт с попкарями давали положительный результат. Хорошие отношения с дежурившим на этаже попкарем всегда приносили свои плоды обеим сторонам: камера подкармливала контролера вкусненьким из передач, заваривала ему чифир, коротала за разговорами часы его ночного дежурства, взамен получая ценнейшие по тюремным меркам блага — открытую кормушку в летнюю жару, возможность передать в соседнюю камеру или получить пакован табака или чая и даже, высунув голову в кормушку, перекинуться с подельником, сидящим на этом же этаже, парой слов. Бывало, попкари предупреждали нас о готовящемся шмоне; в «свою» смену можно было без опаски поиграть в карты, набить татуировку, а то и выпить водки. Однажды добрая тетка принесла мне мазь Вишневского, когда у меня в течение нескольких недель никак не проходил нарыв на пальце (сдуру выдрал заусенец)…
Из моего рассказа может показаться, что контролеры, в общем, нормальные, чуткие и сердобольные люди. К великому сожалению, это не так, и я привел вам далеко не типичные примеры. Это на их глазах творился беспредел в пресс-хатах, где по заданию оперов выбивались показания и «опускались» подследственные. Это из-за одного из них умер от инсульта подследственный на нашем этаже, когда в выходной день пьяную рожу два часа умоляли вызвать лепилу. Это «добрая» попкарша трижды за день вызывала ОМОН в камеру, где сидел бывший адвокат, настойчиво требующий, чтобы из их камеры убрали больного дизентерией. Это они вместе с операми паразитировали на заключенных, «отмучивая» через баландеров вещи и выпрашивая «пайки» у подследственных с их скудных передач. Все они, как и любой из других тюремщиков, виноваты перед Богом и людьми за все, что творится за стенами следственных изоляторов и исправительных учреждений. Какими бы хорошими они ни были, все равно каждый из них представляет собой кирпичик в мрачном здании жуткой карательно-репрессивной системы.
Нужно было просидеть много времени в камере, чтобы контролеры, присмотревшись к вам, поняли своими затуманенными алкоголем мозгами, что вы не представляете для них никакой опасности, и начали если не хорошо к вам относиться, то хотя бы не обращать на вас внимания. Должно было пройти больше двух лет для того, чтобы я мог послать попкаря в камеру к знакомым и попросить передать для меня табака и чая. Меня уже хорошо знали, не боялись, что я кого-то из них заложу (а я никого из них никогда ни о чем серьезном и не попросил бы!), и поэтому не отказывали.
Практически все контролеры, не зависимо от пола и возраста, к концу дня, особенно в выходные, когда не было начальства, напивались, как свиньи. Один из них частенько развлекал наш этаж по вечерам громкими песнями, волая в коридоре до полуночи. Старожилы рассказывали, как одна моложавая попкарша, напиваясь, регулярно выводила понравившегося ей арестанта в оперской кабинет, где придавалась с ним блуду, причем ее похотливые вопли были слышны во всех камерах. В конце концов ее таки уволили. За деньги можно было на короткое время «заехать» в камеру к «подельнику», приятелю или на разборку.
Все они участвовали в шмонах. Многие из них наотрез отказывались открывать «кормушки» в жару, а были и такие, которых я видел только выходя из камеры — угрюмые, нелюдимые, всех ненавидящие.
Контролеров в тюрьме много. У каждого из них своя работа, и если кто-то в смене бывал замечен в попытке что-то передать на свободу, его увольняли, а смену «каруселили» — бросали на разные корпуса, ставили на «вышки» (на охрану периметра СИЗО в специальных будках на внешних стенах) и тому подобное. Но если смена не «залетает», то, как правило, положение ее стабильно и она прикреплена к одному месту. На прогулку подследственных выводят контролеры прогулочных двориков, контролеры бани — в баню, «больнички» — в медчасть, свиданки — на свидание, передач — принимают и иногда вместе со шнырями приносят передачи, боксиков — принимают и отправляют подследственных в ИВС и суды, а осужденных и «транзитников» — на этапы.
Эта та самая тема, которая почему-то интересует многих, особенно женщин. Кто-то когда-то внушил нашему народу, что в тюрьмах сплошная поножовщина и тотальный гомосексуализм. Сокамерники Знаменного со смехом рассказывали мне на «боксиках» о его дебютном заезде в хату. Как положено, его приняли, указали, на какую нару положить матрац, напоили чаем. Немного освоившись, он задал вопрос, который, видимо, волновал его больше всего: «Мужики, а как нужно себя вести, чтоб в жопу не трахнули?» Народ выпал в осадок…
Раньше я считал гомосексуалистов отверженными и несчастными людьми, несмотря на то, что я достаточно демократичен в этом вопросе и считаю, что каждый вправе выбирать, с кем ему спать. Нетрадиционная сексуальная ориентация кого-то из бомондовской тусовки у меня, как и у большинства нормальных людей, вызывала недоумение и даже некоторое сочувствие. Столкнувшись с этой человеческой проблемой в тюрьме (а там действительно это становится проблемой), я стал относиться к гомосексуалистам так же, как и к наркоманам. Вы спросите почему? Попытаюсь объяснить.
Научные исследования давно доказали, что гомосексуализм имеет генетическую природу и достаточно часто встречается даже в животном мире. Предрасположенный к гомосексуализму мальчик уже в раннем детстве становится непохожим на своих сверстников, выделяясь влечением к девчачьей одежде, игрушкам, играм и проявляя интерес к другим мальчикам как к сексуальному объекту. Должны ли родители бить тревогу? Бесспорно! Психологи рекомендуют отвлекать и направлять такого ребенка в правильное русло, рассказывая и объясняя ему природу нормальных человеческих взаимоотношений. Это, правда, не гарантирует того, что в более зрелом возрасте этот мальчик все равно не станет гомосексуалистом. Но это уже его личная проблема как взрослого человека. Гораздо страшнее, когда взрослые гомосексуалисты помогают такому ребенку «определиться» в его сексуальной ориентации еще в детском возрасте. Сегодня о такой «помощи» можно услышать сплошь и рядом. Это первый гвоздь — растление и совращение несовершеннолетних.
Гомосексуалисты, как и наркоманы, являются одной из «групп риска», распространяющей СПИД — это второй гвоздь.
В нашей стране «голубое» движение пока еще в относительном андеграунде. Но близость московской элитной тусовки, уже ставшей «фиолетовой», в которой быть «традиционалом» считается чуть ли не неприличным и иногда напрочь закрывает движение по «звездной» лестнице, все чаще вызывает и у нас попытки подражания. Становится все более модным во всеуслышание заявлять на людях о своей нетрадиционной ориентации. Да и черт бы с ними! Вот только проблема в наших с вами детях-подростках, которые, наслушавшись из уст своих любимых кумиров призывов к однополой любви, видя их женоподобные движения и слыша манеру говорить, считают это модным, крутым и активно перенимают. Недавно прочел в Интернете интересную статистику: среди опрошенных российских девушек-студенток 87% (!) считают лесбийские отношения вполне приемлемыми, 71% вполне терпимо относится к гомосексуализму. Среди опрошенных студентов-юношей терпимо к гомосексуальным отношениям относятся 48% и 78% не против, если две девушки любят друг друга… Это третий гвоздь.
Так или иначе я коснулся сексуальной темы. В таком случае нужно поговорить и об этой душераздирающей проблеме. Тюрьма — это место, где человек не только лишен свободы передвижения на неопределенный период, но и не способен удовлетворять свои половые инстинкты. Кто-то скажет, что там хватает проблем и без этого. Конечно, но когда человек сидит под следствием месяцами, а иногда и годами (я не знал никого, кто бы по самой легкой «делюге» отсидел в Харьковском СИЗО меньше трех месяцев), хотел бы я посмотреть на этого скептика! Это в нормальной стране сразу после окончания следствия в тюрьме разрешены свидания с женой, и для этого есть специальные комнаты гостиничного типа. У нас длительные свидания с семьей (от суток до трех) предоставляется только в зоне раз в три месяца. А до этого ваши сексуальные проблемы являются вашим личным делом.
Кстати, такое же отношение к человеку у нас наблюдается и в армии. Это сейчас служат по полтора года, а когда-то служили по два, а до этого по три, и разбрасывали солдатиков по всему Союзу, часто за тысячи километров от родного дома. Никому в «совке», да и сейчас, почему-то не пришла в голову мысль, что солдат тоже мужчина, причем молодой, пышущий здоровыми инстинктами и нерастраченным адреналином. Самое гениальное, что смогли придумать генералы — подсыпать в солдатский кисель бром. Не помогало. И бегали служивые в увольнениях с высунутыми языками в поисках сговорчивых девчонок, согласных «разгрузить» переполненный энергией организм…
Как-то попался мне на глаза интересный документ — дореволюционный указ для царской армии за подписью царя Александра третьего. В нем личному составу воинских частей в приказном порядке предписывалось не менее одного раза в неделю организованно посещать публичный дом «… дабы от психической неудовлетворенности не пострадала боеспособность армии». Контроль за обеспечением бесплатного обслуживания обитательницами публичного дома «нужд армии» был возложен на начальника жандармерии города, а из муниципальной казны хозяйке публичного дома поступала денежная компенсация. Вот так. И еще один исторический пример. При армии Александра Македонского всегда находилась другая армия — проституток, которые в длительных завоевательных походах не только делали всю необходимую работу по приготовлению пищи и оказанию помощи раненым, а и обслуживали солдат в постели. О нравах тех времен история рассказывает много и подробно, поэтому известно, что, кроме женщин, за армией гнали еще и большое стадо коз, служивших не только пищей, но и для удовлетворения легионерами половых потребностей. Упустим морально-этическую сторону всего этого — зато какая забота о простом солдате!
Но вернемся в тюремные застенки. Конечно, никто не занимался самоудовлетворением в присутствии нескольких пар глаз. Если что-то и происходило, то поздно ночью, украдкой и без единого звука. Ничего постыдного в этом, в сущности, нет. На мой взгляд это даже менее стыдно, чем справлять большую нужду на глазах у всей камеры. Однако все «шифровались», как могли. Кто-то, уверен, пытался длительное время воздерживаться, но последствия таких воздержаний для мужской потенции могли быть самые плачевные. Поэтому основная масса, особенно тех, кто уже долго «чалился», не упускала малейшей возможности «передернуть затвор» («потаскать за шею гуся», «подраконить»). В принципе, если даже вас «застукали на горячем», никакая кара, кроме подколок и шуточек, вам не грозила.
Некоторые заключенные, которые хорошо «стояли по деньгам», могли позволить себе договориться с операми и на несколько часов устроить себе в допросном кабинете или кабинете опера свидание с любимой или какой-нибудь подследственной с пятого корпуса, тоже заплатившей денег за «перепихон» с «нормальным пацаном», или оперской проституткой (тогда такое свидание стоило от $50 до $100). Можно было «решить вопрос» и с контролером бани, который на час запускал пару пацанов к паре девах в банный зал. Рассказывали, что даже банные шныри тоже делали свой бизнес, протаскивая «телочку» в мужской зал через сливной колодец, пока их не взяли за задницу. Воистину велики природные инстинкты! Пару раз, когда нашу камеру вели в баню, неожиданно за углом мы натыкались на идущих из бани женщин. Нас тут же строили лицом к стене, и они проходили с шуточками мимо. Но каждый чувствовал их спинным мозгом… Разговоров потом было на целый день. Уверен, что и у них тоже.
Подследственные с открыто нетрадиционной сексуальной ориентацией представляют собой незначительную прослойку среди обитателей следственного изолятора. Их называют «петухи», «гребни» или «пидоры», хотя мне до сих пор не понятна этимология первого названия. Слово «петух» вроде как мужского рода, а таких зэков в самую пору называть чем-то женским… Ну да ладно, примем это как исторически сложившийся факт.
«Петухов» тоже можно разделить на пришедших со свободы и открыто объявивших о своей ориентации, на ставших таковыми в местах лишения свободы по убеждению или по безнадеге и «опущенных», т.е. изнасилованных. Заходя в обычную камеру, «петух» обязан объявить о своей проблеме, после чего ему укажут место. Это всеми гонимое и презираемое существо. В общих камерах «петухи» обычно спят под нарами, питаются из отдельной посуды и ни в коем случае не за общим столом. На дючку они ходят как все, но их могут заставить ее убирать. «Петуха» нельзя ударить рукой, только ногой, с ним нельзя здороваться за руку, чифирить, курить одну сигарету. Он может «добить» только ваш бычок. Нельзя меняться с ним одеждой, брать любые его вещи, в том числе еду, которая приходит в его передаче. Зэк, скрывший, что он «петух», моментально становится вне закона. Наказание будет самым жестоким, вплоть до убийства. «Петуха», особенно попавшего в общую камеру, могут заставить выполнять его «прямые обязанности» — разгружать сокамерников оральным способом или подставляя задницу. Многие заключенные с приличными отсидками не гнушаются «нырнуть в шоколадную дырочку» или «дать на клык» «петуху», особенно если это молодой пацан. При всей дикости и ненормальности такого способа полового удовлетворения, я не вижу никакой разницы между «петухом» и тем, кто имеет с ним близость. В сексопаталогии есть четкое деление гомосексуалистов на активных и пассивных, при этом и те, и другие все равно называются «гомосексуалистами». Но попробуйте сказать об этом в тюрьме — убьют! Если вы имеете «петуха», то «во время того, как» он перестает быть неприкосновенным. После полового акта все правила начинают действовать снова.
«Петух» в нормальной камере — ЧП, по режиму не положено, поэтому начальство старается сбагрить его в специально отведенные для них хаты. Я уже говорил, что о тамошней жизни рядовому заключенному известно мало. Говорят, что им там хорошо: все одинаковые, живут дружно, спят парами, никто друг друга не унижает, хотя я в это не верю — везде есть свои лидеры и аутсайдеры.
Кроме классического изнасилования, арестанта могли «опустить», помочившись на избитого или облив мочой из емкости; при свидетелях проведя по лицу и губам даже находящегося в бессознательном состоянии зэка половым членом; заставив его целовать дючку, половые органы, пить мочу, есть фекалии.
Однажды к нам в камеру «заехал» восемнадцатилетний ссыкун по имени Леша — наркоман с квартирной кражей, дальний знакомый по району нашего Лиса. Чувствуя поддержку авторитетного приятеля, это несчастье быстро освоилось и даже стало хамить старожилам камеры, в том числе и мне. Я чуть из-за этого с ним не сцепился, но потом он немного успокоился и мы зажили обычной тюремной жизнью. Прошло недели три. И вдруг ночью меня будят: «Вставай, есть разговор». Вся камера уже была на ногах, а Леша сидел на корточках около паруса с опущенной головой. Оказалось, пришла малява от знакомых Лиса, которые знали этого Лешу по свободе, где говорилось, что он «петух». Я был в шоке. Леша подробно рассказал, как его два года назад «присадили» на иглу, а потом, когда негде было взять денег, он отрабатывал дозы, по очереди вместе с какой-то девчонкой делая минет наркошам на наркоманской малине. А потом его и «облокотили». Лис, естественно, рассказал бедняге что положено с ним сделать за то, что он не объявил об этом сразу, и Лешик до невозможности усрался. Мне стало противно все это слушать, да и спать хотелось, и я завалился на нару. Проснулся я под утро от какого-то движения. Нара Лиса была завешена, и мне было видно, как Лешик над ним «трудится». Все это было настолько отвратительно, что я накрыл голову подушкой, лишь бы не видеть и не слышать происходящего. Утром Лешик уже лежал под нарой Лиса, а тот, довольный, рассказывал, как хорошо, когда в хате есть молоденький «петушок», приводя красочные примеры из своей «каторжанской» жизни.
Слава Богу, в этот день нашу камеру дергал опер, и увидел под нарой Лешика. Никакие уговоры Лиса на опера не подействовали, и в этот же день к моей радости несчастье было отправлено в «петушатню», где ему было самое место. Лис потом еще долго жалел, что Лешика перевели, вспоминая, как нежно и умело он «это делал»… Что ждет его потом? Приговор, зона и спецотряд для «петухов» и «обиженных». Все то же отдельное питание, скорее всего работа шнырем и, возможно, ввиду его молодости, теплые объятия какого-нибудь сидящего большой срок зэка. Думаю, после его выхода на свободу его ориентация уже не изменится.
Старые зэки рассказывали, что в довоенные времена не существовало понятия «опустить», это пришло вместе с послевоенным «ссучиванием» зон, когда менты столкнули лбами воров и сук. Вот тогда суки стали «опускать» воров и политических по заданию оперативных частей лагерей. С помощью верных сук менты стали жестко и эффективно контролировать зоны. Тогда же ими были введены «масти» (татуировки), по которым им легче было определять род занятий, количество судимостей и места, где арестованный отбывал срока. Они же ввели понятие «вор в законе», «крещеный вор». «Настоящему вору не нужно быть ни в каком «законе», — говорил мне на пару недель заехавший к нам в камеру дед Коля с семью судимостями. — Сам его образ жизни подтверждает, что он вор. И если его знают как правильного по воровской жизни человека, то ему больше ничего не нужно, чтобы стать авторитетным и уважаемым. А сейчас куда ни плюнь — «вор в законе». Вот только с мусорами в десна целуются, да все чаще слышу, что многие бабки платят за то, чтобы их «крестили»… Эх… Ну, а как можно стать «вором», ни разу не побывав на тюремных нарах? А «масти» какие бьют? Раньше за каждую «партачку» (неудачную татуировку) нужно было ответ держать. Сейчас гляньте — и эполеты, и церкви с куполами, и пауки какие-то, и целые иконостасы… Да большинство не знает, что там у него набито! Дурачье, лепят для понтов галимых, да метки для мусоров…»
Я поначалу был удивлен, что все эти разбивки по «мастям», «понятия» и другой бред не выжигаются каленым железом, а как-то вяленько, нехотя пресекаются. В конце концов я понял, что на самом деле все это тщательно поддерживалось тюремной администрацией и находилось под ее неусыпным оком. И мне стало даже жаль всех этих в сущности недалеких людей, так легко попавшихся в расставленные Системой сети, продолжающих жить «по понятиям» и создавающих себе дополнительные трудности в и без того тяжелой арестантской жизни.
О, это величайшая достопримечательность Холодногорского СИЗО, которой я решил посвятить отдельную главу своего повествования!
Даже если вас поместили в тюремную камеру на сутки, через пару часов у вас возникает непреодолимое желание сбросить с себя одежду, залезть под душ, хорошенько намылиться и смыть с себя непонятную липкую гадость, которой оно почему-то покрылось. Это ощущение не проходит ни зимой, когда приходится спать в одежде, с головой укрывшись протертым до дыр одеялом, ни летом, когда задыхаешься и обливаешься потом, а верхнюю одежду одеваешь только на прогулку. Единственное спасение — это вода, пахнущая железом, которая течет из старых тюремных труб.
Когда хотелось помыться, мы нагревали выварку воды киловаттным кипятильником и купались прямо на дючке, поливая себя из кружки. Это практиковалось и в общих хатах первого корпуса. Но один раз в неделю (у нас, по-моему, по четвергам) был банный день. С утра приходил попкарь и покамерно отводил нас в баню, которая размещалась на первом этаже третьего корпуса. Он заводил нас в одно из, по-моему, семи банных отделений (были больше, были меньше по размеру) и запирал примерно на час. Когда я впервые попал в это… заведение, я подумал, что нас временно поместили в сортир. Оказалось, нет, это и есть баня. В абсолютно не отапливаемом предбаннике, который, как и сам банный зал, был выложен потертым сотнями тысяч ног и почерневшим от времени кафелем, вдоль стены стояли скамьи. Под ногами — сплошное месиво из грязи. На стене кое-где были прибиты крючки для верхней одежды. Иногда в одном из залов оказывались три-четыре ржавых шайки. Раздевшись и взяв с собой мыло и мочалку (после первого посещения бани я попросил адвоката, чтобы мне срочно передали вьетнамки), мы заходили в моечное помещение, толкнув ржавую металлическую дверь. Тускло горящая лампочка едва позволяла видеть куда идти, а ноги скользили по лужам грязной мыльной воды, смешанной с мерзкой слизью, густо покрывавшей кафельный пол. Нестерпимо воняло из сливной ямы. Горячая вода подавалась из маленьких отверстий двух тонких ржавых труб, проходящих у потолка. Банный зал поменьше имел немного другой интерьер: шесть-восемь душевых, рассчитанных на двух человек. В лучшем случае из них работали две, и только в них горел свет, а вода струйкой вытекала из трубы без малейшего намека на распылитель. Если камера ладила со шнырями, обслуживающими баню, то можно было рассчитывать на бесперебойную подачу теплой воды. Но бывало, что они давали кипяток или ледяную воду, под которой помыться было невозможно. А когда время истекало и за нами приходил контролер, никакие жалобы не принимались — время помывки вышло.
В предбаннике на металлическом тросике висели огромные ржавые тупые ножницы для стрижки ногтей. Я не представляю себе, чтобы кто-то эффективно смог ими воспользоваться. Раньше, когда заключенным было запрещено иметь бритвенные станки, в бане выдавали один станок и лезвие «Нева» на всю камеру (ладно еще, «тройники», а что такое один станок на общую хату?!) — брейтесь, как хотите. Вот куда нужно было запускать всякие комиссии и проверки! Пусть бы они посмотрели, как моется общая камера, как сто человек пытаются за отведенный им на помывку неполный час попасть под десяток тоненьких струек воды. Пусть бы они посмотрели на изъеденные чесоткой, клопами, вшами и кожными болячками, тощие от гиподинамии тела, на задницы, которые от постоянного сидения на нарах покрылись черными гниющими язвами. Сюда, в баню пожалуйте, господа президенты и директора правозащитных фондов — именно здесь вы сможете воочию лицезреть следы и шрамы от побоев, насладиться видом разного рода дерматозов, экзем и псориазов, пестрыми узорами разрисовавших авитаминозные тела… Да кто вас сюда пустит…
Чем больше было банное помещение, тем оно было грязнее. Когда нас уже хорошо знали и мы могли, заплатив контролеру, устроить себе внеочередной банный день, в качестве дополнительной «услуги» разрешалось выбрать зал поменьше и почище. Как бы там ни было, а подставить тело под струю теплой воды все равно было одним из немногих тюремных удовольствий.
Я уже был на зоне, когда в Харькове летом 1995 года случилась авария на Диканевских очистных сооружениях, и все дерьмо поплыло по городу. «Этапники» рассказывали, что в СИЗО на общую камеру выдавали по выварке питьевой воды в сутки. Целых три недели, пока не работал городской водопровод, подследственные не могли смыть туалет (забрасывали его кусками газет, но все равно вонь выедала глаза) и помыться в бане. Я представляю, что творилось в женских камерах… И представляю радость арестантов, когда воду наконец дали и снова заработала баня!
Содержание подследственных в переполненных душных и грязных камерах, антисанитария, отсутствие нормального питания приводят к тому, что тюрьма превращается в рассадник всевозможных болезней. Если в зоновской санчасти вам все же окажут более-менее сносную медицинскую помощь, и вы без особых проблем сможете получить от родственников необходимые медикаменты, то в СИЗО любой из серьезно заболевших подследственных рискует лишиться жизни.
Когда вы попадаете в следственный изолятор, вас в обязательном порядке осматривает врач (на местном наречии — «лепило»). Он записывает в журнал все ваши жалобы на здоровье, взвешивает, переписывает татуировки, отмечает видимые внешние повреждения, справляется о перенесенных болезнях, тяжелых травмах и переломах. Единственное, чего от него можно добиться жалобами, — это назначение «диетического» питания, если вы больны язвенной болезнью (той же баланды, только чуть почище, чуть побольше жира, и лишней пайки белого хлеба вместо черного). Обычно лепило недоверчиво относится к заключенным, попавшим сюда не в первый раз, зная, как они умеют рассказывать сказки и «мастыриться» (в этом смысле «мастырка» — уникальная способность некоторых мастеров своего дела симулировать болезнь). Поэтому «диетпитание» получали очень немногие. И очень немногие попадали «на больничку», где в специальных более комфортных камерах можно было «поболеть» и отдохнуть от дурдома общей хаты. По словам побывавших «на больничке», там было более интенсивное «движение», у персонала можно было достать «колеса» — транквилизаторы, успокоительные и т. п., позаигрывать с медсестрами. Но самое главное — оттуда не возили на допросы и суды.
Лепило делал обход камер через день. Открывалась «кормушка» и звучал вопрос: «Больные есть?» Больные были стабильно, так же, как и оставался стабильным набор медикаментов на тележке лепилы. «Доктор, у меня голова болит» — фурадонин (мочегонное); «Доктор, у меня сердце колет» — в ложку наливались несколько капель настойки валерианы (волокордин был запрещен — в его состав входит барбитурат, и некоторые старые наркоманы зачем-то глотали целый пузырек); «Желудок хватает» — фуразолидон… И так далее. Естественно, что ничего более дорогостоящего он предложить не мог (говорят, поэтому тюремного врача и называют «лепило» — лепит, что попало). Набор медикаментов был прост: зеленка, йод, несколько наименований таблеток, пара настоек, кусочек ваты, огрызок бинта. Если с подследственным случался серьезный приступ, его могли на неделю-две забрать «на больничку» и даже в исключительных случаях под охраной вывезти в городской стационар.
Для того, чтобы «съехать» с обычной хаты в санчасть, опытные по тюремной жизни зэки применяли разные уловки — «мастырки». Заехавший к нам «полосатик» (зэк с особого режима) собрался отдохнуть «на больничке», но его что-то никак не заказывали. И тогда он решил поторопить события. Сначала он хотел симулировать паротит («свинку»). Как он сказал, есть два варианта. Первый, довольно опасный, — утром, не чистя зубы, поковырять в них иголкой, а потом, надув щеку, проколоть ее. Начинается заражение, и к вечеру с распухшей щекой, температурой и подозрением на «свинку» вас под белы рученьки заберут в санчасть. Второй, менее опасный, но доступный только опытному, — обхватив губами собственное предплечье, с силой дуть в течение примерно получаса. Голова потом раскалывается, но зато можно получить эффект припухших щек и воспалившихся шейных лимфаузлов. Потом он передумал и собрался «замастырить» гонорею. Для этого в канал члена он всунул кусочек хозяйственного мыла, но ему опять что-то не понравилось. И тогда он решил симулировать язвенное кровотечение. В течение получаса он стучал в «кормушку», стонал и просил вызвать ему лепилу, жалуясь на сильные боли в желудке. Когда он достаточно достал контролершу, и она все же пошла звонить в санчасть, он быстренько накрошил в дючку хлебного мякиша, разрезал себе «мойкой» палец, накапал сверху крови, добавил немного воды и всю эту кашицу слегка размешал веником. Получилась натуральная кровавая рвота! Заслышав шаги по коридору, он стал громко «блевать», и к моменту, когда двери камеры открылись, он стоял у дючки с кровавой слюной на подбородке, словно его только что вывернуло. Лепило, увидев в туалете кровавую блевотину, тут же приказал ему собираться с вещами «на больничку». Профи…
Но это не предел. Бывалые зэки натирают жуткие язвы, накатывают на голове огромные шишки, ломают руки, симулируют шизофрению… Но если кого-то ловят на симуляции, у него в деле могут появиться две неприятные буквы — «СС», что означает «Систематический симулянт». И тогда ему лучше вообще никогда не болеть по-настоящему.
Наиболее отчаянные заключенные, выражая протест или пытаясь любой ценой задержать вынесение приговора, идут на крайние меры. «Вскрыться» — порезать вены — это один из самых «легких» случаев. Глотают иголки, куски алюминиевых ложек, металлической проволоки. «Вскрывшихся», как правило, зашивают по живому, без наркоза, жутко избивают и бросают в карцер. Тех, кто чего-то наглотался, вывозят на «свободскую больничку», где хирурги достают железяку из пробитого насквозь желудка. Само собой, выживший «счастливчик» получает долгожданную отсрочку на месяц-другой, хотя потом ему все равно не избежать мести тюремщиков — ведь это благодаря ему они получили по заднице за ЧП. Многие из тех, кто уже давно скитается по тюрьмам и зонам, имеют на животе большой неприглядный шрам, говорящий о том, что они выезжали на свободу именно этим путем.
Мне, слава Богу, довелось побывать в местной санчасти всего один раз, когда меня водили на обязательную флюрографию, но о тамошней «постанове» я был наслышан предостаточно. Основная масса «отдыхающих» старалась съехать на санчасть в зимне-весенний период, когда еще не так свирепствует самая опасная тюремная эпидемия — дизентерия. Каждый год летом и осенью эту заразу завозят со свободы арестованные, и она в мгновение ока распространяется по всей тюрьме. Два десятка камер санчасти моментально забиваются заключенными, каждые пять минут гадящими кровавым поносом. Процедура лечения заключается в выдаче три раза в день по таблетке просроченного фталазола.
В разгар эпидемии под «дизентерийку» выделяли еще и одну из хат на первом корпусе.
Я видел, что сделала дизентерия с моим бывшим сокамерником «дядей Мишей». Это был огромный мощный мужик лет пятидесяти, бизнесмен, которого арестовали при попытке провезти через границу что-то запрещенное — чистая подстава. Когда его перевели с «тройников» на первый корпус, какое-то время я ничего о нем не слышал. Но потом, где-то через полгода, я встретил на боксиках то, что от него осталось — изможденного тощего старика лет семидесяти на вид… Он рассказал, что чуть не умер от дизентерии, которой болел в течение нескольких месяцев. Благо, адвокат нашел «ноги», которые занесли ему лекарства. На «больничке» он провалялся около месяца, но там ему ничем помочь не могли. На его глазах от дизентерии умерли трое, и он уже себя похоронил. Но каким-то чудом ему все же удалось продержаться. Я смотрел на него, и мне было страшно. Потом я узнал, что он сумел «порешать вопросы», был оправдан и ушел на свободу прямо из зала суда. Сомневаюсь, что ему полностью удалось восстановить угробленное здоровье…
В тюрьме любое недомогание становится неразрешимой проблемой. От плохого питания и прогрессирующего авитаминоза начинают портиться зубы (в санчасть можно было попасть только с огромным флюсом, где стоматолог-недоучка из хозобслуги вырывал вам плоскогубцами больной зуб вместе со здоровыми); всякая мелкая ранка тут же гниет и превращается в абсцесс; у большинства зэков со стажем — запущенный геморрой и разного рода желудочно-кишечные заболевания; кожу покрывают сыпи, экземы, язвы.
Уже через пару месяцев я почувствовал, что очень ослабел. Возвращаясь с прогулки, все тяжелее становилось подниматься на четвертый этаж, а когда я сдуру пятьдесят раз присел и потом неделю от боли в мышцах еле мог двигать ногами, я понял, что без зарядки здесь нельзя. На прогулке и в камере три раза в день я заставлял себя делать отжимания, приседал и качал пресс, несмотря на скептические ухмылки сокамерников. Поначалу было необычайно трудно и болезненно: мышцы совершенно потеряли выносливость, ленились, не хотели работать. Но постепенно организм стал привыкать к нагрузкам, и я настолько втянулся в упражнения, что даже стал испытывать ежедневную потребность в такой зарядке. Гиподинамия — высыхание и ослабление мышц в результате отсутствия нагрузок на них, — одна из самых распространенных болезней в тюрьме.
Но самыми классическими тюремными болезнями я назвал бы три: педикулез (вши), чесотку и туберкулез.
В СИЗО нет ни одного подследственного, который бы не был знаком со вшами лично. Уверен, что эти мерзкие насекомые время от времени появляются даже у оперов и контролеров (что весьма радует). Кровососущие сволочи живут в складках одежды, переползая с места на место и откладывая тысячи яиц (гнид), а их движение и укусы вызывают зуд и острое желание почесать укушенное место. В общей хате эта проблема была постоянной (раз в году в камерах все же делали санобработку, но постоянными обитателями камер были еще и огромные жирные бессмертные клопы). Это было вызвано тем, что, несмотря на соблюдение большинством гигиены и проведение регулярных «пробивок», всегда находились один-два вновь прибывших чухана, которые заносили вшей снова. У нас на «тройниках» вши были редкостью: когда нам подбрасывали «свеженького» арестованного, его тут же заставляли провариться, а хата потом еще пару дней была «на измене» и на всякий случай просматривала швы одежды.
Среди заключенных ходит поверье, что вши появляются от нервов — перенервничаешь, и они уже тут как тут! Не дай Бог, чтобы так было на самом деле: тогда бы и на свободе никому этой участи не миновать…
Чесоточный клещ настолько мал, что невооруженным глазом его увидеть нельзя. Заразиться им можно исключительно контактным путем. На пораженном участке тела видна россыпь малюсеньких парных красных точечек — это клещ «нырял и выныривал», откладывая в пробуренные шурфы яйца. Чесотка вызывает уму не постижимый зуд, причем, когда человек начинает чесаться, его ощущения сродни оргазму, и чем больше чешешься, тем больше хочется. Арестанты расчесывают тела до крови, эти места тут же воспаляются и превращаются в сочащиеся раны. Серной мази, с помощью которой достаточно эффективно можно бороться с чесоткой, в тюрьме, естественно, нет. Однако у лепилы иногда появлялась болтушка под названием «бензол бензоат», похожая на мыльный раствор. Может быть, в городских больницах с его помощью и лечат эту болезнь, но то ли она была до невозможности разбавлена, то ли это вообще было что-то не то — никакого положительного эффекта натирание им не давало. Чесотку, которую я зацепил в «осужденке», мне удалось вылечить лишь на зоне серной мазью, переданной мне родными…
Недавно Международный Красный Крест в очередной раз обнародовал статистику по туберкулезу. Украина по этому заболеванию стоит на первом месте в Европе. Огромную армию туберкулезников у нас в стране регулярно пополняют освободившиеся из мест лишения свободы. Преступность в Украине заметно помолодела, а шансов заболеть туберкулезом намного больше, если вам еще нет 25 лет. Молодежь, попадая в тюрьмы и зоны, питаясь обезжиренной, не богатой витаминами пищей, моментально попадает в группу риска.
В тюрьме никого не удивляет харкающий кровью зэк. Это означает, что у него открытая форма туберкулеза, чрезвычайно опасная для окружающих. Думаю, тюремное начальство прекрасно об этом знает, однако больные подследственные содержатся в одних хатах со здоровыми. Туберкулез — штука хитрая, и у каждого он проявляется по-своему, часто протекая в скрытой форме. Кружка с чифиром может стать «русской рулеткой», в которую играют сидящие в круге. Большинство из тех, кто знает, что болен, и понимает, что может заразить остальных, тактично откажется пить чай. Но в том-то и дело, что одни об этом не знают, а другие могут просто скрывать, что больны, из страха выпасть из обоймы.
…Из нас четверых туберкулез зацепил Стасов, которому удалось вылечить его только на свободе.
В Украине есть несколько специальных зон, куда со всех остальных свозят осужденных с открытой формой туберкулеза. Там они получают усиленное питание, отдых, практически не работают, поэтому желающих попасть на «тубзоны» предостаточно. В ход идут совершенно жуткие «мастырки», часто делающие симулянта настоящим инвалидом. Тем не менее попасть туда, даже будучи серьезно больным, удается не всякому. Без «суеты» со свободы можно так и подохнуть в санчасти родной зоны. Начальство обычно делает все, чтобы не брать на себя проблемы с переводом, этапированием туда, а потом оттуда такого заключенного. Гораздо проще похоронить его под номером на тюремном кладбище (говорят, сейчас стали выдавать тела родным, но раньше это было запрещено).
Да, конечно, люди, отбывающие в местах лишения свободы определенные судом срока за различные преступления, виновны. И, конечно же, условия их содержания не должны быть похожи на отдых в санатории. Но не до такой же степени! А почему так должны страдать те, кто еще не признан судом виновным и находится под следствием?
С таким отношением государства к своему народу нам никогда не стать нормальной демократической страной, никогда…
25. «Малолетка» и женский корпус
Рассказать о пятом корпусе, который тогда был «приютом» для малолеток и женщин, я могу только с чужих слов.
Корпус также был четырехэтажный, два первых этажа — камеры, рассчитанные на 12 человек, в которых под следствием содержались подростки, не достигшие 18-летнего возраста. На третьем и четвертом этажах своей судьбы ожидали женщины. Камеры пятого корпуса никогда не пустовали и обычно были забиты подследственными под завязку.
В камерах малолетних преступников обязательно должен был сидеть один взрослый подследственный — «пахан», который следил за порядком. Я так и не понял, как опера вербуют паханов, но в основном это были судимые впервые «мужики», которым, думаю, были обещаны какие-то поблажки. В зоне тех, кто был паханом на «малолетке», могут «загнать за Можайск», т.е. сделать изгоем, «обиженным», поэтому я слышал, что почти все они остаются при тюрьме в «рабочке». Сами малолетки паханов презирают и всячески стараются ущемить. В обязанности «пахана» входит немедленный вызов контролеров и опера в случае любого конфликта или запрещенного действия в камере. Курить в камерах для малолеток запрещено, но пахан курить может. Практически все из этих несчастных, выброшенных на улицу детей пить, курить и говорить начали одновременно, поэтому несговорчивый и «правильный» пахан был как кость в горле. Но стоило ему дать малейшую слабину, как он тут же попадал на крючок к смекалистым пацанам и начинал плясать под их дудку, а в камере начиналась лафа. Если пахана уличали в несоблюдении возложенных на него обязанностей, его тут же заменяли на другого. Бывало, что малолетки избивали или «опускали» своего пахана за то, что он уж слишком рьяно соблюдал режим.
На шмонах у детворы отбирают сигареты, чай (чифир пить тоже запрещено) и остальное — как у всех. За каждую провинность камеру нещадно «убивают». Со мной в «осужденке» сидели поднявшиеся «на взросляк» пацаны, которые показывали мне темно-фиолетовые синяки и вздувшиеся гематомы от «дубиналов», жуткие шрамы на запястьях от забиваемых ногами наручников.
Кстати, забивание наручников — один из излюбленных приемов у ментов всех мастей, о котором я забыл рассказать. В основном применяется в местах лишения свободы, потому что последствия для арестанта весьма плачевные — шрамы остаются на всю жизнь. Наручники устроены так, что их можно затягивать только в сторону уменьшения диаметра охвата кисти. Забивание происходит следующим образом: на брошенного на пол заключенного надевают наручники, после чего, удерживая его руки, каблуком сапога бьют по окружности, максимально затягивая охват «браслетов». Забивают так, что из-под лопнувшей кожи брызжет кровь, а металл доходит до кости.
Так вот, провинившуюся камеру выводили «на коридор», ставили лицом к стене, и каждый получал по несколько ударов резиновой дубинкой по ягодицам и задней части бедер. Кого хоть однажды били «демократизатором», тот знает, насколько это больно. Если в камере случалось ЧП (кто-то с кем-то подрался, побили «пахана» или просто «от скуки» бунтовали — такое на «малолетке» не редкость), то «убивали» гораздо жестче: подвешивали в наручниках и били до тех пор, пока «клиент» не терял сознание или, простите, не делал в штаны (очень серьезная бочина). Часто нарушителя режима выводили зимой в холодную баландерскую комнату и голым приковывали наручниками к трубе на всю ночь (в карцер несовершеннолетних садить запрещалось).
После получения приговора суда осужденный малолетка ожидал утверждения приговора и этапа в зону в своей камере.
Когда выходила очередная амнистия, она касалась в первую очередь женщин и несовершеннолетних, осужденных за преступления легкой и средней тяжести. Большинство из них под нее попадали и уходили на свободу раньше положенного срока.
Говорят, что именно из колоний для малолетних преступников вышло понятие «беспредел». Скорее всего, так оно и есть, потому что творящееся, например, в нашей Куряжской колонии описать пером невозможно. Я слушал рассказы тех, кто прошел «малолетку», и диву давался, до какой степени можно унижать и топтать оступившихся детей, с садистским наслаждением вбивая, в буквальном смысле этого слова, в их головы маразматические «понятия» и всячески поощряя самые отвратительные человеческие качества. «Бугры» (из старших по возрасту) избивают за малейший проступок — курение, неуспеваемость в школе, нарушение формы одежды и т.п. Университеты, которые они там проходят, настолько угнетают формирующуюся детскую психику, что большинство из них почти сразу после освобождения снова оказываются за решеткой. Достигнув восемнадцати лет, малолетний арестант «поднимается на взросляк», т.е. переходит на обычную зону общего режима.
Зона для малолетних преступников — это совершенно отдельная тема, которой я бы не хотел особенно касаться, ввиду ее специфичности.
Еще меньше мужской половине следственного изолятора было известно о заключенных женщинах. Некоторые ранее судимые сожительствовали с отсидевшими женщинами, но особенно распространяться о постанове на женской половине тюрьмы не хотели, а, может, и не знали.
О женских лагерях много написано и показано документальных фильмов по телевидению. Конечно, как и «малолетка», это одна из самых болезненных тем исправительно-трудовой системы. На территории Харькова находится печально известное учреждение исполнения наказаний № 54, где отбывают свой срок женщины. Вообще наша область не последняя в Украине по количеству зон — их у нас аж восемь («малолетка» в Куряже, женская УИН № 54 на Сортировке, общего режима (ныне — специализированная туберкулезная) УИН № 17 в Шебелинке, усиленные — УИН № 12 на Основе и УИН № 18 на Холодной горе, строгие — УИН № 25 на Алексеевке, УИН № 43 на ХТЗ и УИН № 100 в Новой Водолаге). Во как заботятся о нас с вами наши защитники! Типа, места всем хватит, добро пожаловать.
Женские камеры находились над «малолеткой», и поэтому женщины часто «грели» пацанву чаем и куревом, опуская к ним «коней». Несовершеннолетним разрешалось получать более тяжелые передачи, поэтому еды у них было хоть завались, чем с удовольствием пользовались разбитные бабенки, выменивая на колбасу и сало сигареты и чай. Зэчки никакими особыми льготами в тюрьме не пользовались. Опера (тоже женщины) тщательно следили за тем, чтобы у них не было никаких контактов с мужчинами, потому что беременных содержать в СИЗО запрещалось. Но это правило, как и многие в тюрьме, тоже можно было обойти за соответствующую мзду, о чем я писал выше.
В женской уголовной среде тоже существуют свои «понятия», «масти» и законы. К сожалению, мне очень мало об этом известно. Так же, как и у мужчин, кто-то занимает лидирующие позиции и «рулит хатой», кто-то живет «середнячком». Кого-то «опускают», загоняют, под кого-то подсаживают оперских «кур».
Проблемы тюремной антисанитарии и гигиены у женщин стоят особо остро. Среди них, как и среди мужчин, есть свои чуханы и бомжихи, совершенно не следящие за собой и распространяющие всякую гадость. Их ненавидят, заставляют спать около дючки, мыться и провариваться, чего добиться от этих давно опустившихся существ не просто. Попкарши, которые работали на пятом корпусе, рассказывали, что в женских камерах не выветривается характерный неприятный запах, хотя камеры обычно убраны и даже на «решке» висят самодельные занавесочки.
Набор статей, как правило, у женщин практически не меняется. Сидят «за растрату»; убийство мужа, любовницы мужа, ребенка (этих презирают и «опускают»); очень много наркоманок с сопутствующим набором статей — от хранения и распространения наркотиков до кражи, аферы, разбоя и даже убийства с целью ограбления. Хватает профессиональных аферисток, воровок.
Всех их с распростертыми объятиями ожидает одна из женских зон, где сидят вместе малолетние преступницы и неоднократно судимые. Шикарная школа для подрастающих девчонок… Беременных, признанных судом виновными, прямо в зале суда берут под арест и, как правило, отправляют на «мамочку» — специальную женскую зону в Одессе, где они рожают и воспитывают детей, отсиживая свой срок.
