Психологи утверждают, что самая большая ошибка в отношениях между мужчиной и женщиной - неразумное желание одного из партнеров попытаться найти в своей второй половинке идеал. В этом вопросе именно женщины удивляют своей беспредельной утопичностью.

Мне повезло. Оказалось – все, в чем я нуждаюсь, мне может дать именно и только муж. Такой, какой он есть. Только в совместной жизни со Славой мне удается согласовать свои слова со своими делами.

Вячеслава, конечно же, нужно рассматривать как яркий, но все-таки частный случай. Он независим и очень решителен. Обычно из тюрьмы люди такими не выходят. Слава всегда мечтал жить как законопослушный гражданин. То есть как обыкновенный человек. Но, как известно, мечты никогда не воплощаются в жизнь сами по себе.

Порой мой муж опережает время. Слава всегда обгонял свои самые смелые грезы. Я долго думала, прежде чем смогла составить точный портрет мужа. Изучая каждый аспект его личности, я всегда воспринимаю его целиком, стараюсь правильно понимать его систему отношений к действительности.

В судьбе Славы его вспыльчивый, даже взрывной характер, над которым он работает постоянно, играет основную роль. В проявлениях эмоций мужа обуревают крайности. Он то чересчур счастлив и сентиментален, то мрачен, как туча. То слишком разговорчив, то подозрительно молчалив. То он полный оптимист, то - законченный пессимист.

Когда Слава смеется, мир вокруг светлеет, кажется беззаботным. Когда он хмурит брови, все вокруг сереет и мрачнеет. Муж доверяет каждому, и с толку его чаще всего сбивают друзья. Он легко прощает другим. К себе же относится неожиданно сурово.

Мой муж излучает заботу, любовь, и к нему тянутся самые разные люди. Общий язык он легко способен найти с человеком любого возраста. Такой Слава воплощает свои мечты в жизнь. Его планы требуют тяжелой и рисковой работы. Часто он трудился и рисковал больше, чем любой другой человек.

Но на американском периоде Славы жизни следует остановиться более подробно, даже по-философски. Как обещала! Без этого понять моего мужа невозможно. И еще потому, что это также отражает мои представления об уголовном мире.

Черные небеса будущего

После третьего тюремного срока Вячеславу стало ясно, что стряхнуть с себя старую уголовную шкуру в этой стране не удастся. Долго общаться с уголовным миром вообще противопоказано. Неизбежно свихнешься, живя среди их комплексов неполноценности, взаимного неприятия и совершенно сумасшедших противоречий.

Слава понял, что дошел до предела. Всем своим нутром, отточенным в интригах и смертельных играх, он чувствовал, что в этой стране ему жить не дадут. Что власти и криминальный мир дружно объединятся против него. Как говорил Бабель: «Никто тут не знает, где кончается Беня и начинается полиция».

Поэтому в возможность уехать из Латвии мой муж вцепился как голодный пес в кость. В этом он увидел великолепную возможность уцелеть. И начать жизнь с чистого листа. Славе понравилась Америка. Был 1993 год.

А время для таких планов было не самое подходящее. В Америку рвались люди с откровенно уголовной жизненной ориентацией. Они с удовольствием издевались друг над другом и с дикой жестокостью друг друга уродовали. Случалось, и убивали.

С точки зрения всеобщей безопасности перестройка допустила две глобальные ошибки: постсоветскому уголовному миру показали Америку, а Америке – уголовный мир. Братки вели себя там как Алиса в стране чудес: постоянно удивлялись и разочаровывались. Их попытки чем-либо заняться немедленно приводили к хаосу, неразберихе, к финансовой чехарде. И в итоге - к полной невозможности разобраться без пистолета.

В 1994 году Америка узнала и Славу. В течение пяти лет мой муж пытался набросить на нее узду. У него было открытое смуглое лицо, импозантная внешность, располагающая улыбка - все, что так ценится в Америке. Увы - как позже выяснилось, Славе это не помогло. Но весной 1994 года Вячеслава в первый раз назвали Стивеном.

Зная мужа, нетрудно представить ту страсть, которая буквально не давала ему дышать. Америка! Земля обетованная! Страна неограниченных возможностей! Слава получил шанс, неслыханный подарок, который ему еще недавно не снился даже в самом прекрасном сне. И это все открылось для него, человека, который еще не так давно мечтал только о лишнем куске хлеба.

В Новый свет мой муж пришел с тяжелым багажом трех судимостей по серьезным статьям, двухлетним опытом начинающего бизнесмена и не очень большими для Америки деньгами в кармане. Но в Славе всегда был стержень, харизма, которая отличала его от большинства людей. Аристократическая гордость и желание все сделать лучше других.

Его кидало в дрожь от предчувствия долгожданной, по-настоящему большой удачи. Америка сначала привела его в трепет, а потом все американское навсегда стало для него предметом подражания. Омрачало лишь одно, - вослед из Латвии донеслось злобное шипение.

Американский период его жизни вообще похож на захватывающий киносюжет: с погонями, перестрелками, арестами и чемоданами, набитыми стодолларовыми банкнотами... Только в этой стране Слава развернулся по-настоящему, во всем своем блеске.

Уголовному миру стало не по себе. Было очевидно, что держать Славу в узде сложно и накладно. Мой муж уже в Латвии не желал никому платить дань. В Нью-Йорке Вячеслав приобрел полную самостоятельность и сказал, что больше не будет отчитываться ни перед кем.

«Американский период» позволяет рассуждать о Вячеславе, негодуя, удивляясь, восхищаясь, недоумевая... Но все равно без ответа остается главный вопрос: как он туда попал. Несомненно, что это самый загадочный эпизод в жизни мужа.

Ореол пилигрима Славе, конечно, очень идет. Но Америка есть Америка. Чтобы получить въездную визу с перспективой постоянного места жительства, надо иметь образцовое CV и сильную мотивацию. Попросту говоря, надо безошибочно ответить на вопрос: «А чем тебе там, в Америке, будет лучше? И не станет ли от этого хуже Америке?» И даже после этого разрешение получают лишь некоторые избранные. А у Славы к тому времени толком еще не успели просохнуть чернила на последнем приговоре!

Незадолго до получения визы латвийские ОМОНовцы в жарком споре по тривиальному вопросу «кто кому Вася» переломали ему почти все ребра. Поэтому Слава в американском посольстве откровенно объяснил: в этой стране меня хотят убить. Добавил подробные сведения обо всех своих судимостях, как источники доходов указал свои многочисленные фирмы. И, вопреки всякой логике и теории, все получилось великолепно: отказа не последовало, виза быстро оказалась у него в кармане.

Я с ним это обсуждала не раз, но ни один из ответов меня пока не устраивает. В 2002 году я прилетела в Нью-Йорк. Побродила вокруг его знаменитого ночного клуба, уладила некоторые дела, поговорила с русскими, с которыми он воевал, и с итальянцами, которые защищали его. Даже американский адвокат, который никогда не имел русских клиентов, сразу вспомнил моего мужа. «О, тут было громкое дело, - сказал он. И тихо прибавил: - Стреляли!»

Вопросы самой себе

Общение с Америкой дало Славе возможность понять многие вещи, совершенно недоступные для него в предыдущие годы. А для меня именно с Америкой связан другой важный вопрос: провел ли мой муж в тюрьме все 20 лет, как об этом свидетельствует сухая справка министерства внутренних дел? Лично я в это верю не до конца.

Когда же начинаю выражать свои сомнения, натыкаюсь на непробиваемую стену. Слава сначала сухо шутит, глядя в пространство, а потом мрачнеет. Я робею, прихожу в отчаяние, чувствую неуверенность и подавленность. Но все равно не перестаю хотя бы себе самой задавать эти вопросы.

Временами муж мне кажется вполне обычным человеком. Ему нравится готовить, по вечерам смотреть бокс, возиться с детьми... Он умеет многое. Но когда Слава начинает размышлять вслух, я отчетливо понимаю, что со своими двумя высшими образованиями, степенью доктора и званием академика я порой отстаю от него.

Двадцать лет заключения! Двадцать лет тюремных застенков! Закон всегда подчеркивал, что содержание под стражей осуществляется в соответствии с принципами законности, равенства всех людей, гуманизма и уважения человеческого достоинства. Там не может быть пыток, причинения физических или нравственных страданий. Чушь все это!

Все, что мы можем вообразить, тут же возникает в астральном мире. Причем настолько реально, насколько мы это себе представляем. Мысли на самом деле являются одним из самых могущественных орудий. Значит, человек есть создание своей мысли.

Когда Слава наконец-то пришел в мою жизнь навсегда, ему было сорок лет. А в багаже - двадцать лет неволи. В застенке только во сне человек может жить более или менее человеческой жизнью. Ведь до утра, когда надо снова начинать существовать, ещё есть время.

Пусть только десять лет он был ребенком. Значит, осознанной, человеческой жизнью мой муж жил только девять лет. Только девять лет чуть лучше ел, чуть спокойнее спал, чуть глубже дышал и чуть ближе видел женщин! Он, в принципе, должен быть совершенно диким среди людей.

Ведь вся его жизнь прощтампована фиолетовыми печатями государства. Сначало эти печати были на застиранных детдомовских пеленках, потом – на справках об заключении или освобождении из тюрьмы. С детства мой Слава автоматически стал человеком государства. Казна выделяла деньги на его воспитание в детском доме, за обучение в спецшколе, на содержании в неволе ...

Он рос как Маугли. Только в отличии от него, человеческий детеныш Киплинга в волчей стае рос на свободе. Слава с детства знал только воровской закон, мылся в грязных душевых интернатов, проводил время в сырых и темных карцерах. Чтобы остаться человеком, приходилось жить как зверю. Так он стал сильным для себя и для своего окружения. До нашей встречи мой муж и думать не смел, что кто то можкт быть сильным и для него.

В своей жизни он сражался за все – за кусок хлеба в детдоме, за свое «я» в зоне для малолетних преступников без которого было не мыслемо существование на взрослой зоне. Мой муж только никогда не помнил себя рядом с мамой – нежной, родной.

Но несмотря на это в Славе все превосходно. Его манеры искренне удивляют. Хорошей генетики недостаточно, чтобы их приобрести. В нем сразу виден уровень школы, воспитания явно неголодной жизни. По нему никогда не скажешь, что он и родился, и воспитывался в неволе. Вопреки общеизвестным фактам, в Славе все говорит о том, что он никогда не сидел в тюрьме.

У него даже нет зэковского взгляда: колючего, неискреннего, недоверчивого. После 20 лет тюрьмы Слава никогда и думать не хочет, что счастье можно построить на крови и разбое. Его любимая поговорка - «Лучше я с умным потеряю, чем с дураком найду». Излюбленная криминальная установка «Жизни – грош цена, хоть день, да мой» никогда не одобрялась Славой. Причем, как по отношению к своей, так и к чужим жизням.

Вячеслав - человек, который много читал и много думал. Он умеет формулировать свои мысли, определяться с вопросами и логично искать ответы на них. В моем муже развито умение мыслить глобальными категориями. Диспут со Славой у нас проходит или на равных, или же счет идет в его пользу. Порой для меня беседа с мужем превращается в настоящее приключение.

Самое восхитительное, что Слава никогда не делает акценты на сенсациях. Он учит меня новым способам рассмотрения старых понятий. В наших дискуссиях Слава повергает меня в смятение своей эрудицией. Он получает наслаждение, читая книги. При этом еще раз нужно подчеркнуть, что я двадцать лет провела за школьной партой да в университетских аудиториях. А Слава столько же – в камере да в карцере.

Жить в тюрьме – значит, постоянно осознавать собственное ничтожество. В тюрьме возможно все, даже невозможное. Там жизнь охвачена манией разрушения и непредсказуемости. В любой момент каждый человек может быть застрелен или забит ногами в подвале. Людей учат есть, когда вокруг другие умирают от голода, не поддаваться чувствам и думать только о себе.

Но Слава после такой жизни остался человеком, который намного больше, чем я, умеет прощать и сочувствовать. Свои дела он ведет так, словно он одновременно капитан и играющий тренер, диспетчер и главный бомбардир, - в этом он бесподобен. Так что ответить на вопрос, где он всему этому научился, я не могу. Муж пока молчит. А мне нравится строить всевозможные версии происходящего. Как известно, вероятное – это то, что обычно и случается.

Как младенец в джунглях

Но вернемся к 1993 году. Мой муж в Латвии был авторитетным, влиятельным и богатым человеком. У него, несомненно, было уголовное прошлое. Но Слава был способен «завязать с этим» и один из первых стал думать о преимуществе легального бизнеса. Хотя чувствовал Вячеслав себя испуганно - как младенец в джунглях.

Каждый день приносил новые сюрпризы. Сама жизнь убеждала, что понять что-либо очень трудно, если не сказать – просто невозможно. Вариантов было немного: или садиться в тюрьму, или грабить и убивать, или быть убитым. Ни то, ни другое, ни третье моего мужа не устраивало.

Поговорив со своими близкими товарищами, Слава вдруг выяснил, что он одинок. Ни у кого из его окружения не было и в помине четких планов на будущее. И, что удивительнее всего, никто о них всерьез и не думал. Все были довольны настоящим. Власти и криминал с одинаковым упоением воровали все, что плохо лежит. При этом «закладывали» друг друга без угрызений совести.

Тогда мой муж стал предлагать свои проекты. Братки послушали и решили, что Вячеслав задумал какой-то очередной «кидок». По их мнению, Слава был слишком эмоционален и импульсивен в высказываниях, поскольку говорил обрывистыми фразами. Они полагали, что в его идеях - только противоречия. Планы Славы воспринимались как наглая демонстрация независимости и желания действовать полностью самостоятельно.

Это, конечно, было правдой. Но сильно упрощенной правдой. Опять повторялась извечная трагедия Вячеслава - в самые ответственные моменты его не понимали и ему не верили.

Мой муж - яркая личность среди очевидных посредственностей. Славе досталась трудная доля человека, который далеко опередил свое окружение. Его не понимали, часто высмеивали. Среди них он всегда был одинок и всегда боролся с бесчисленными препятствиями, которые выстраивались на каждом шагу.

Для такого поведения были нужны огромные силы, необыкновенная энергия и глубокая вера в правоту своей идеи. А этого, пожалуй, главного для такой ситуации качества, у моего мужа было не занимать.

Я - человек, который довольно хорошо знаком с уголовным миром. Я знаю если не всё, то многое. Сегодня все так называемые «бывшие» - на крючке, а их собственность – на волоске.

Некоторых из бывших товарищей мужа я считаю не чужими для себя людьми. И, хотя мой муж больше не поддерживает с ними никаких отношений, мы иногда общаемся.

Говорим, конечно, о Славе. Каким он был раньше и какой он сейчас. Мое мнение однозначно - уголовный мир зря протрубил, как на охотничьем роге, сигнал своей «идеологической» своре, призывая рвать Славу на куски. Ни у кого из них нет таких мозгов, хоть сотни юристов нанимай!

Пока словосочетание «уголовный авторитет» для меня непонятно. Интересно, о чем думали журналисты, запуская в обиход этот термин? Кто эти люди, которых называют «авторитетами»?

Те, кто просидел за колючей проволокой долгие годы? Конечно, нет. Долго сидевшие и имеющие в тюрьме почти неограниченную власть над другими заключенными? Может быть. Проведя за решеткой полжизни, можно остаться в живых. Можно пользоваться особыми привилегиями. Но то, что человек видел и пережил, забыть невозможно никогда.

Говорят, что на воле эти воспоминания особенно душат. Несчастный человек, пережив не только свою трагедию, но и постоянное унижение, истязание и смерть других людей, может быть кем угодно, только не авторитетом. Да и что это за «авторитеты», которые за банку сгущенки сдают всех подряд!

Страшные человеческие трагедии пятнами позора ложатся не столько на судьбы самих людей, сколько на жестокую систему любой страны, названную чуждым нам словом «пенитенциарная».

Тем временем для самих «авторитетов» опер в тюрьме и почти любой мент на воле - авторитет. Такова, к сожалению, ужасная и унизительная доля «уголовных авторитетов». За свою относительно сытую и вальяжную жизнь за решеткой они пожизненно становятся чьими-то марионетками. Удивляться тут нечему.

Я еще никогда не встречала заключенных, осознающих свои человеческие права и обязанности. Невольники ещё не осознали себя как социальную группу. Для кого-то бытие за решеткой - временно. Для большинства это становится их настоящей жизнью навсегда. Именно в интересах общества важно заботиться о том, чтобы за колючей проволокой человек оставался человеком.

В океане посредственностей

Пока «авторитеты» с удовольствием способствуют любой интриге среди своих. Они часто являются организаторами передачи браги или наркотиков в камеру. Надо только проанализировать данные официальной статистики. В тюрьмах Латвии содержится около 45% наркоманов. Не тех, которые просто понюхали клей, а активных, острых наркоманов. Значит, без очередной дозы до утра они спокойно дожить не могут.

Но живут! Говорят, что наркотики по вечерам в камеры заносят так же, как чай с хлебом. И все это - с одобрения и при помощи «авторитетов», которые ни во что не ставят жизнь себе подобных, если возникает возможность «подзаработать деньжат». Таких примеров тысячи. Знакомые мне «уголовные авторитеты» рассматривают своих братьев по несчастью лишь с одной точки зрения: «нужен» или «не нужен».

Парадокс также в другом. Всякий бандит в душе тоже хочет стать предпринимателем и действовать с широким купеческим размахом, а не просто бегать с кастетом по подворотням, запугивая обывателей. Оставшиеся в живых подданные криминального мира, от рядового солдата до авторитета любого уровня, рвутся в директора и президенты.

Не так давно они действовали с нахрапистостью и прямолинейностью строевого фельдфебеля. Потом освободились, купили «тачки», и теперь уже сами с унижающим презрением и лютой ненавистью относятся ко всем сидящим в тюрьме. И если после освобождения они хоть каждый день покупают билеты на первые ряды концертных залов, все равно это люди с уголовным прошлым: в школу ходили мало, зато «дров наломали» много. Такими им придется жить до конца своих дней, и никакими деньгами это не поправить.

Из своего уголовного «вчера» эти люди вышли равнодушными в самом плохом смысле этого слова. Они не задают ненужных вопросов, не лезут не в свое дело, поддаются легкому внушению и еще более легкому управлению, ничем особенно не интересуются, рады своей «пайке», дающей возможность выжить, и по-своему даже счастливы. Они боятся только одного – снова сесть и умереть в тюрьме.

Мой муж - исключение. Вячеслав научился понимать, что без защиты прав заключенных уцелевшие в тюрьме все равно буду рассматриваться как животные. Слава всегда возвышался над безликой толпой криминального мира.

Он научился великолепно маневрировать в океане посредственностей, управлять штормами и штилями по своему усмотрению. Многим он либо спас жизнь, либо в корне изменил ее, когда казалось, что для них все уже потеряно. Но его не оценили. А зря! Даже если кому-то безразличны права человека.

Уголовному миру было бы более выгодно терпеть его капризы, непредсказуемость и безумие. А кто может придумать так много шикарных способов зарабатывания легальных денег, как Слава!?

Но братва речи Вячеслава восприняла как бред психопата-фанатика. Все, даже его близкие друзья, повели себя словно капризные гимназистки. «Так не доставайтесь же вы никому!», - сказали они в адрес будущих денег и стали переходить от общих слов к конкретным делам. Его приятели задыхались от провинциальной зависти и не понимали моего мужа. Слава скоро осознал, что друзья от него отвернулись.

Но и это было не самым удивительным. Страшной была обреченность, с которой криминальный мир продолжал преследовать человека, чьим умом они могли легально кормиться до бесконечности. В 1990-х годах грубая уголовщина и полиция, которую отравила коррупция, даже не скрываясь, взращивали и кормили друг друга.

Такой симбиоз до мелочей напоминал гангстерский синдикат 1930-х годов в Чикаго. Разница была лишь в том, что гангстеры платили государству налоги и побаивались полиции. А тут налогов не платили, полиция же вытягивалась в струнку и брала под козырек. Наглея, криминалитет стал совершать ошибки, которые каждого из нынешних «директоров» и «президентов» до конца жизни будут заставлять просыпаться в холодном поту.

Слава все это прекрасно понимал. Не понимал он только одного. Почему никто не видит (или не желает видеть), что фундамент такого «бизнеса» проседает и разваливается, грозя обрушить все здание, похоронить под его обломками и их самих, и их утопические идеи, вылившиеся на практике в создание преступного треста убийц, воров и спекулянтов. Громоздкий и неуправляемый корабль криминалитета не в силах уже был развернуться. Огромные валы и шквалы неудержимо несли его на скалы. Время было давно упущено.

Сегодня все предсказания моего мужа сбылись. Ныне первый этап масштабного передела собственности завершен. Произошли новые слияния и объединения, состоялся отстрел старых лидеров. Определилось и будущее правонарушителей – они никому не нужны. Сегодня бывшие авторитеты - подневольные люди. Они полностью зависят от власти, которая во многом переняла их прежнее ремесло.

Из приятелей - в неприятели

Когда в 1993 году Слава убеждал в необходимости заниматься недвижимостью, братва выразительно крутила пальцам у виска – столько мороки! Почему бы просто не «поставить крышу»?! Это ведь всегда срабатывало! Кажется невероятным, но бывшие приятели Славы, ныне вполне приличные люди, от имени моего мужа вовсю «крышевали» каких-то полностью одичавших бизнесменов еще и в 2002 году!

Эта новость всплыла совершено неожиданно. «Что вы делаете, идиоты!», - орал тогда Слава в телефонную трубку. Потом поморщился: «Нет мозгов, считай - калека!» Потому что приятели ответили: «А как нам кормить семьи, старик?» Приятели на Славу обиделись навсегда и превратились уже в неприятелей. Потому что посчитали его поступки глупым капризом, говоря, что в Америке у него совсем «съехала крыша».

Мой муж охотно собирает их, бывших зэков, и подолгу пытается объяснить, что криминальный путь зарабатывания денег может привести только к тюрьме. Предлагает опомниться, убеждает их, объясняет, насколько больше перспектив в «чистых» деньгах.

Сначала у слушателей захватывает дух от открывающихся просторов. Однако огонек в их глазах быстро гаснет. В речах моего мужа чуть ли не все слова для них непонятны, и они остаются при своем мнении: Америка бесповоротно испортила Вячеслава. Те, кто понимает меньше всех, говорят: «Да мало ли что там Славик вчера молол! Кому надо искать в его словах какой-то смысл!»

Слава возбуждает в них нездоровые и несбыточные надежды. Наверное, поэтому давно начали шептаться, что он обладает манией оборотня. Слава очень переживает, когда ему передают эти оскорбления, но молчит. А что говорить?! Ведь так же всё было и в 1993 году.

Слава пытался доказать, что никакое дело, особенно финансовое, не терпит дилетантизма. Надо профессионально изучать законы, соблюдать их, сотрудничать с государственными учреждениями... А от уголовного мира это требовало не малого - признать, что солнце пресловутых «понятий» и «уголовных авторитетов» прошло свой зенит.

«Неразумно сплачивать вокруг себя вечно недовольных сообщников», - говорил мой муж. Его не понимали. Братки трясли головами как кони, закрывали и открывали глаза, вспоминая, пили они сегодня или нет, а затем снова смотрели на Славу. Было понятно, что с этой публикой творится что-то неладное.

Перед идеями Славы блекли, казались устаревшими и неэффективными соображения, которыми жил уголовный мир нашей провинциальной страны. Раньше считалось, что каждый представитель уголовного мира должен понимать, на какой уровень преступлений он имеет право в соответствии со своим статусом. Преступившие через это правило шли на смертельный риск.

Мой муж предлагал искать возможность осесть прочно, не ставить свое будущее в зависимость от новых событий, слабо поддающихся контролю. Последствия таких предложений нетрудно представить. «В любом случае он не может прожить долго! Как не живет долго никто, кто пытается делать резкие движения в уголовной трясине», - уже шипучей коброй ползло это «мнение».

Вячеслав имел свои собственные суждения и по еще более деликатному поводу. Он понимал, что новые времена всегда рождают новые методы. События в начале девяностых наглядно показали, что криминальному миру и официальной власти уничтожить друг друга не удастся никогда. И что необходимо налаживать взаимоотношения.

Эти отношения должны были утратить былое противостояние, стать более реалистичными и не исчерпываться только буквой закона. Криминал был создан властью. Но и власть была выпестована криминалом.

Мой муж понимал, что наступает время, когда власти и уголовный мир не будут воевать друг с другом. Вернее, боевые действия выхолостятся в отдельные вылазки, которые сделают стороны только сильнее.

Слава предлагал создать общественную организацию, которая будет вступаться за сидящих и сидевших. Власть этот бред и слушать не хотела. А авторитеты уголовного мира, уцелевшие в эпоху кровавого безумия, ситуации не понимали. Одних губила жадность, других – скудоумие. Власти тем временем сами потихоньку начали брать криминальный мир под свою защиту.

Жизнь не по понятиям

Наделяя человека талантом, природа, как правило, отыгрывается на характере. Тихо и незаметно жить Слава не мог. Что и привело к логическому результату: началось тайное и жесткое противостояние. За такие идеи его наградили сегодняшней кличкой «Аферист», а отношения с местными уголовными авторитетами медленно, но верно становились откровенно враждебными.

Тугой узел старых обид и непримиримых противоречий открыл путь к возможности открытого конфликта. В данной обстановке можно было ожидать любых неожиданностей.

В Советском Союзе уголовный мир «на публике» придерживался строгих правил. Казалось, что это незыблемо. Коммунисты мудро полагали, что зэка необходимо искусственно держать в нужде, бесправии и в неграмотности, чтобы его можно было использовать и расходовать. Чтобы выдернутый из своей жалкой, голодной и бесправной тюремной жизни, несчастный человек раз и навсегда понял, что и воля - не лучше. И чтобы знал: где бы он ни был, ему одинаково суждено погибнуть.

В таких условиях в преступном мире появились авторитеты, которые одновременно были личностями в лучшем и худшем смысле этого слова. Время «больших денег» оказалось для уголовного мира огромным испытанием, которого он не выдержал, и над криминалитетом повисла дымовая завеса. А когда она рассеялась, паханы, подобно сказочным героям, выскочили из кипящего котла еще более сильными и помолодевшими.

Те, кого раньше называли уголовными авторитетами, потихоньку вырождались уже неизвестно во что. И как быстро! Только человек, не знающий криминального мира, может удивляться: почему люди одной крови и одной веры так люто ненавидят друг друга?

Может, потому, что, глядя в лицо своему вчерашнему тюремному брату, каждый человек вспоминает себя: униженного, раздавленного, побежденного другими. И себя, унижающего других людей. С этим чувством почти невозможно жить.

Хотя, конечно, в начале девяностых это еще было не так очевидно. Криминальный мир был похож на неизвестно куда плывущий корабль. Его котлы вырабатывали энергию только от постоянного бросания в топку человеческих жизней. А кочегары, работая у топки с упоением и энтузиазмом, окончив вахту, тоже превращались в топливо.

Криминал ещё верил в свои потенциальные беспредельные возможности. Одной из аксиом считалось мнение, что уголовники не нарушают своих правил. А те, кто нарушают, обычно долго не живут.

Но Слава был уголовником лишь по стечению обстоятельств. У него были навыки и привычки, но не душа профессионального преступника. Эти законы он никогда не считал своими.

В конце 1993 года Слава понял, что сама принадлежность к уголовному миру оказалась весьма сомнительной честью. «Свободные рыночные отношения» чудовищно разложили криминальный мир и превратили его в огромный блошиный рынок.

Пределом «хорошего тона» стало закатывание неприкрытых оргий, фонтаны шампанского и прочие старокупеческие штучки. Оставшаяся в живых «старая гвардия» погрязала в роскоши и уже решительно ничем не интересовалась, кроме цен на недвижимость. А по вечерам они томно рассматривали свои заграничные паспорта.

Расход людей был главным двигателем криминального прогресса. Лихие деньги и безымянные могилы, дикие пиршества и лагерная баланда... Уместно вспомнить, что самым ярким паханом в истории уголовного мира был «вождь российского пролетариата» Владимир Ленин. Своим он прощал любой беспредел, позволял творить все, что заблагорассудится. Все делалось во имя личного обогащения и коллективного благоденствия.

Это был настоящий вождь. Но и он как-то в порыве вдохновения сказал: «Все наши планы - говно! Главное - подбор кадров!» Видимо, Ленин понимал, что с такими кадрами, которые его окружают, построить ничего не удастся. А грабить уже было некого!

Все повторилось в начале девяностых. Как грибы после дождя, в уголовном мире появлялись все новые и новые «авторитеты». Жили недолго, как бабочки. И скоро для оставшихся в живых настала пора исчезнуть, раствориться, сменить клички и жить под шум тихоокеанского прибоя. Эта была точка зрения тех, кто сумел хорошо хапнуть.

Но все-таки они немного сомневались. И оставаться не хотели, но уезжать боялись. Понимали, что несладко им там придется с привычками, приобретенными во времена беспредела. Чтобы дальше безбедно жить на родине, им предстояло выполнить такую долгую и кровавую работу, что дух захватывало. А сил уже не было! Лучше спокойно жить на Западе, от души тратя награбленные деньги. А что делать с братками, от имени которых действовали авторитеты?

Будущее с пулей в затылке

Слава всегда понимал, что наличка в кармане – еще не успех. Это даже не полдела. Денег у него пока хватало. Но только пока! Ведь не сегодня-завтра придется думать о возможности зарабатывать легально в любой стране.

«В скором будущем криминал начнет изолироваться. Недалек тот день, когда братки будут представлять опасность только друг для друга. Потому что ни от кого другого деньги получить уже будет невозможно», - вслух рассуждал мой муж.

Общак был пуст, «бойцы» дезорганизованы и совершенно недееспособны. Раскололась и разложилась и верхушка паханов. И у всех вместе будущее ассоциировалась только с пулей в затылке.

Стало понятно, что в стране скоро восторжествует буква закона. Пусть коррумпированная, несправедливая, несовершенная буква, но бороться с государством будет невозможно. Люди все равно будут обращаться за помощью к властям, а не к «крыше». «Такова аксиома», - уже в который раз удивлял мой муж тугодумную аудиторию непонятными словами.

Слава понимал, что авторитеты уголовного мира более всего интересуются вопросами личного обогащения. Было очевидно, что они занимаются просто грабежом, демонстрируя исключительный беспредел. И при этом ни перед кем не несут никакой ответственности.

После Слава не раз говорил, что в Америке за подобные преступления многие фигуранты получили бы лет по 50 или пожизненно. А в Латвии, как правило, отделывались «разумной» взяткой и лет через пять становились директорами и президентами. Правда, подставными – «для отсидки».

То ли Слава глубоко осмыслил «Крестного отца», то ли сам пришел к единственно правильной мысли - кто не найдет способа легализоваться, тот погибнет - что с деньгами, что без.

Причин ставить под сомнение будущее организованной преступности было несколько. Во-первых, хотя уголовный мир всегда мог себе позволить любые потери, стало невозможно иметь дел с людьми, которые даже не знают, зачем и кому нужна их жизнь. Всю молодежь съедала тюрьма.

Уголовный мир увлекался наркотиками, алкоголем, прожигал жизнь и безумствовал. Гуляли с утра до ночи и с ночи до утра. В извращенном мозгу криминального мира не было места для понимания благородных и жертвенных порывов в соответствии с «понятиями».

Любое действие они оценивали только с точки зрения беспощадного фехтования насмерть. Поскольку они не знали, будет ли завтра, все надо было успеть уже сегодня. В уголовном мире вообще ничего нельзя загадывать даже на полдня вперед.

Понятно, что Слава не хотел открыто нарушать правил, но что-то надо было делать. Пропасть приближалась стремительно, требуя быстрых и решительных действий. Но какие там «быстрые и решительные», если ты уже стоишь по горло в трясине? У Славы не осталось выбора.

Задача была чудовищно трудной, но выполнимой. Опыт прошлой уголовной жизни не помешал мужу найти себя в настоящем. Подумав, он увидел теоретическую возможность жить без криминала. Такие мысли прозвучали для Славы зовущим набатом, и скоро выбор был сделан: уехать. Уехать в Америку. Нужно знать Славу – о своем решении он вещал с боевым задором. Скоро эта новость стала известна всем.

Проблемы с деньгами

Тут-то и выяснилось, что криминал не собирался так просто отпускать моего мужа, и вот почему. К 1994 году всяческими «правдами», и особенно – «неправдами», в теневом мире уже были накоплены немалые деньги.

Богатство братвы пышно расцвело на гигантской братской могиле. А диапазон увлечений фигурантов полностью совпадал с уголовным кодексом любой страны. К подавляющему большинству авторитетов деньги пришли путем выбивания из людей состояния вместе с душой. При этом общак все время был пуст, как лунный кратер. Криминальный мир превратился в змею, пожирающую собственный хвост.

Кто читал книгу Игоря Бунича «Золото партии», легко увидит параллели истории, которая опять повторилась. К 1930 году большевики взяли буквально все, что в несчастной России еще оставалось. Даже гвозди из стен повыдергивали. Это все оказалось в «закромах Родины», то есть в общаке коммунистов.

В те годы в американские банки пришло такое неописуемое количество денег, что помогло Америке не только успешно преодолеть Великую депрессию 1920-х годов, но позволяет до сих пор оставаться мировой сверхдержавой. Астрономические суммы появились на личных счетах советских вождей. Ничего не оказалось только в государственной казне.

Пока воевали, было ни до чего. Но вот кончилась Гражданская война, и миллионы глаз с немым вопросом глядели на Ленина: когда же, как и договаривались, будем делить награбленное – конечно же, поровну?

Ленин эффектно выворачивал пустые карманы и давал понять, что делить нечего. Многие, оглядываясь по сторонам, верили. Многие - нет, подозревая глобальный обман. Но рядовым коммунистам, как и нынешним браткам, денег не досталось. Они просто были убиты.

Я не знаю, как это началось на самом деле. То ли со Славой не посчитали возможным или нужным поделиться, то ли он сам больше не захотел участвовать в откровенном криминале, но ничего толкового ему не предложили. Тогда свою личную «финансовую базу» муж начал строить по-другому, совсем не в духе того времени.

В 1993-м году Вячеслав по-настоящему блеснул своим неувядающим гением авантюриста - его рыночная деятельность строилась по принципу «вход рубль, выход - два». Дерзкий и решительный, любивший рисковые действия, мой муж вместо грубого наезда предпочитал причудливые финансовые схемы.

Поскольку его никто не слушал, он все делал сам, почти в одиночку. Это в полной мере соответствовало его натуре игрока и придавало ему дополнительный азарт, необходимый для таких действий.

Работа предстояла «адовая» - банки, лизинговые и холдинговые компании, страховые фирмы... Мысли моего мужа немедленно воплощались в дела, и очень скоро Слава ощутил законную гордость создателя сложных финансовых структур.
Время летело быстро. Вячеслав любовался своей империей и страшился ее. Но у него абсолютно не было никаких бытовых навыков. Ведь он столько лет сидел! Именно поэтому он не мог предусмотреть логических вариантов развития событий и оставлял тактический простор для корректировки их по ходу.

И заигрался в азарте охотника, стремясь не упустить никакую добычу, пусть даже очень мелкую. Женился, разводился, что-то строил, что-то продавал... Но больше всех денег на свете Славе хотелось всем доказать, что он прав.

Азарт бизнеса в эпоху первоначального накопления капитала не может сравниться ни с чем. Это чувство сильнее, чем наркотик, - от впавшего в состояние азарта можно ожидать чего угодно. Слава - самый азартный человек из всех, кого я знаю. Азарт деланья денег у него - всепоглощающий.

Я предпочитаю в жизни занимать относительно осторожную позицию, Слава всегда настроен радикально. И, естественно, наломал дров. Бывают ошибки, подобные туберкулезу. Когда их можно вылечить, они незаметны. Когда же они становятся заметными, вылечить уже нельзя.

За нескончаемыми делами Слава не заметил, что все идет одновременно к двум проблемам: к конфликту с уголовным миром и финансовому краху. Эта была ошибка, которая могла привести к гибельным последствиям – две слишком сложных проблемы одновременно. Слава мог и не выдержать развития непрогнозируемых событий.

Но больше всего моему мужу мешало другое. Это «другое» и в будущем топило его каждый раз, стоило ему чуть-чуть поднять голову из воды. Дело в том, что у Славы всегда были проблемы с деньгами.

Их было либо слишком мало (в течение очень длительных периодов), либо слишком много (в течение очень коротких периодов). Он почти всегда тратил их так, будто их запас неистощим. Затем Слава мучался по поводу содеянного. А когда деньги вновь приходили, все повторялось заново.

В пучине кризиса

Финансовая структура Вячеслава была создана практически из воздуха и могла превратить его самого в ничто. Огромный маховик, набирая скорость, грозил сокрушить все на своем пути, включая и своего создателя. В стране был хаос, Слава не обладал необходимыми бытовыми навыками, толковых помощников не было, и затеянное грозило в скором времени упасть на него самого тяжелой гирей.

Слава поражал всех то своей истеричностью, то невозмутимостью. В это время он напоминал нью-йоркского маклера тридцатых годов во время очередного бума на бирже. Если верить кинофильмам, они так же лихорадочно хватались за телефоны и отдавали распоряжения.

Логично, что скоро случилась малоприятная и вполне ожидаемая, но все же неожиданность - все, что построил Вячеслав, рухнуло вместе со многими банками и финансовыми учреждениями этой страны. Его личную драму в этом потоке страшных финансовых катастроф на всем постсоветском пространстве никто и не заметил. Не он один!..

Бизнес мужа утонул в пучине всеобщего кризиса, никаких серьезных претензий со стороны закона не последовало, и Слава, получив визу, готовился к отъезду. Но эта затея скрывалась, - Вячеслав всем вдохновенно врал, что решил начать все сначала.

Именно в это время поползли слухи, что мой муж то ли что-то не додал в общак, то ли слишком много оттуда взял. Или сделал и то, и другое. Предъява была крутая, и все понимали, что за этим последует дальше. Каждый видел свою выгоду. Кто-то надеялся получить деньги. А кто-то, наоборот, их списать.

Слава молчать не умел. Хрипло разразился матерными словами и добавил, что в общак он дал больше всех, и платить дальше отказался. После таких объяснений маятник уже качнулся, и братки деньги все-таки решили получить. «Если не убедим его словами, убедим делами».

Но убеждай не убеждай - денег у самого Славы было, как говорится, - кот наплакал. Муж начал спешно готовиться к отъезду. Другого маневра у него и не было - в затылок уже давно и злобно дышали.

Когда он стал торопиться с отъездом, братва в ответ решила «пасти» его. Откровенная слежка сделала осторожного по натуре Славу еще более предусмотрительным, и в один прекрасный день он появился на людях в неожиданном виде. Его нога была загипсована почти до пояса. Все успокоились, видимо, решив, что пока он никуда не денется.

Нервозная обстановка немного сгладилась, но события начали развиваться по сценарию, который «написал» мой муж. Никто, как говорится, не успел даже охнуть и перекреститься, как Слава оказался в Америке. Со стороны Латвии, как пишут в романах, наступило тягостное молчание.

Ночной полет

Hello, America! Скоро в Бруклине засветились яркие неоновые огни и загремела музыка. На улице Шипшид-Бэй некий Стивен открыл ночной клуб Night Flight (по-русски - «Ночной полет»).

Мой муж работал вдохновенно, как поэт. Клуб тут же облюбовали темнокожие американцы, латинос и эмигранты вообще. Эти развлечения им были доступны. К тому же все было организовано по-русски весело, беззаботно и безумно.

Можете спорить со мной сколько угодно, но такое по плечу только человеку с подлинным поэтическим вдохновением. Никто лучше Славы не мог выглядеть в роли Хозяина клуба. И хотя в Америке он пока был на полулегальном положении, дела вел как в своей колонии.

Я и пишу об этом с гордостью. Но уверяю - без всякого восторга. Америка - правовое и демократичное государство лишь для американцев. Их терпимость - только маска, хотя и очень прочно прикрепленная.

В Латвии о бизнесе Вячеслава пошли серьезные кривотолки, но муж не обращал внимания на сплетни. От «братьев» его теперь отделял океан. К тому же в Америку он верил, деньги закрутились там серьезные, и «Ночной полет», оправдав свое название, все больше и больше приводил в восторг своего хозяина. Он, вчерашний зэк, ЭТО сделал! Что и требовалось доказать!

Я не раз спрашивала Славу, почему он выбрал такой «шумный» бизнес. На этот вопрос муж мне пока ничего вразумительного не ответил. Мне самой было этого не понять. В Латвии он чудом спасся от новых преступлений, нового срока или даже смерти. Единственный выход из ситуации, который можно представить в рамках обычной логики - возможность затеряться раз и навсегда. Привлекать же к себе столько внимания - словно льва за усы дергать.

А Слава снова посчитал излишним делиться заработанным, и вокруг него опять стали «сгущаться тучи» опалы. Уже второй раз он всех послал по известному адресу. В делах подобного рода повторяться смертельно опасно, и скоро возможность свести с ним счеты представилась братве еще более реально, чем в Латвии.

Из-за океана о его доходах шли такие «сказки тысячи и одной ночи», подогреваемые самим Славой, что поневоле поднялся вопрос: откуда у него такие деньги, чтобы жить на столь широкую ногу?! Подобные размышления привели к конкретному решению, - его следует наконец-то раз и навсегда проучить.

Высказанные претензии казались Славе идиотскими как по форме, так и по содержанию. Он же вот-вот должен был получить вид на жительство в Америке! Но братва решила получить свое.

Начали с телефонных разговоров, коротких и недвусмысленных:
- Место твое опять хлебное. Надо хотя бы сейчас платить. Кто не платит, потом очень жалеет.
Но на другом конце провода был уже не тот Слава. Он успел безоговорочно поверить в Америку. Думал, что законы этой страны защитят его, и это делало его особенно уязвимым. И ответ его был уклончивым:
- Не понял!
- Да все ты прекрасно понял, старик.

В общем, таких разговоров уже было столько, что впору и насторожиться. Но Слава в который раз наступал на одни и те же грабли. Он по-детски надеялся, что сумел взять реванш. Все согласны, что в то время мой муж был восхитительным в своей твердости. Ни на минуту не утратив мужества, Слава был уверен, что его воля одержит верх.

К сожалению, у Вячеслава не было времени почувствовать себя триумфатором, и дальнейшие события застали его совершенно врасплох. Очень многого в своей жизни не успев – не доев, не доспав, не долюбив, не догуляв, - мой муж пустился в обыкновенный загул. Он не то чтобы не мог, - просто не знал, что с собой поделать. И кроме всего прочего, Слава был полностью лишен чисто американской законопослушности.

Казино, «трава», деньги ручьем, долги, опять разводы и женитьбы... и ни одной родной души рядом. Вообще в его жизни каждый из предыдущих браков означал очередной этап в символической войне. Это была война, с одной стороны, за независимость, с другой – за любовь и признание. На столь шатком фундаменте ничего построить нельзя. Мы с мужем часто говорим с ним об этом.

Слава был готов на все, чтобы только его не бросили, чтобы приобрести близких людей, почувствовать себя хоть кому-то по-настоящему нужным... Понятно, что все его широкие жесты либо не приносили никаких результатов, либо отрыгивались откровенным вредом. Сюжеты, которые протекали перед его глазами, как говорится, жизни тоже не прибавляли.

В клубе творилось черт знает что, в постели одна женщина сменяла другую, неизвестно где подобранные друзья откровенно чистили ему карманы... Слава опять стал испытывать острую нехватку средств. Сохранить достойное положение становилось все труднее.

Помощь – как подножка

В это время его партнером по клубу стал русский эмигрант Алексей, который вложил какие-то деньги в теперь уже общий бизнес. Потом Слава много раз говорил, что именно с этого момента его проблемы стали неразрешимыми.

Эта помощь была как подножка, она дорого обошлась Вячеславу. Поведение Алексея имело все признаки наезда, и есть сведения, что он представлял российский уголовный мир. Его зловещая тень стоит почти за всеми последующими событиями. Похоже, что это были просто разные звенья одного глобального плана: латыши попросили русских призвать Вячеслава к порядку.

В душу к Славе Алексей не лез. Такое было не в его правилах. Другое дело – выпустить душу из грешного тела, если в этом возникает необходимость. Муж не раз мне говорил, что у него не было никаких сомнений в истинных намерениях Алексея.

Так что, будь Слава действительно преступником, у него уже были бы все основания выскочить в окно и скрыться. А он вел себя как подросток на дискотеке:
- За что? Что я такого сделал?
В ответ в воздухе повис тяжелый мат.

В бизнесе Вячеслав вел дела с размахом, чуть ли не с помпой. И как всегда хотел он купить всё, оптом и в розницу – так проявлялся тюремный синдром! Я не уверена до конца, что мой муж и сейчас осознает, что тогда все разрушила его невзрослость.

У Славы есть еще и другая удивительная черта характера – стремление преуспеть. Говорят, что прошедшие через тюрьму люди, оказавшись на воле, вообще не хотят ничем заниматься. Они искренно не понимают, зачем это нужно. Ведь на воле все и так хорошо. Без всяких дел. Свежий воздух, солнце, можно согреться или охладиться, когда хочешь, можно побыть одному сколько хочешь... Желание Славы добиться успеха было беспредельным.

Так или иначе, но набат тревоги уже звучал. Скоро партнерство с Алексеем привело к таким взаимным претензиям, в которые постепенно стали втягиваться все криминальные круги Брайтона. Раскрученный клуб к этому времени стоил приличных даже для Америки денег, Слава с Алексеем откровенно враждовали, а для остальных это означало, что «какие-то деньги скоро можно будет прибрать к рукам».

Не мудрено, что при такой жизни мой муж слабел. Слава становился все более легкой добычей не только для окружающих его волков и шакалов, но и для латвийских кредиторов.

Понимая, что его могут убить в любой момент, Слава порой впадал в нерешительность, которая сменялась приступами безумия и не давала возможности разработать четкую и эффективную стратегию. К тому же на Брайтоне местная полиция стала внимательнее присматриваться к русским, именно это стало первым тревожным звонком, предвестником последующих событий.

Маятник качнулся в 1997 году. В Америку из Латвии приехал человек, который в те дни представлял собой грозную убойную силу. Его глаза наркотически блестели - как бриллианты, конфискованные для «диктатуры пролетариата». А механизм разборки был достаточно незамысловат.

Темной осенней ночью тихо открылась дверь, и только утром выяснилось, что убитый человек - не Слава, а Коля, телохранитель моего мужа. Киллер же исчез из Брайтона со стремительностью сказочного кота, за которым гнались призраки съеденных им мышей.

Если до этого у мужа еще теплилась надежда, то теперь она, как говорится, умерла последней. Колю Слава похоронил сам. Потом, ожидая следующего гонца, на месяц заперся с оружием в руках в своем клубе. Этот его поступок выглядел особенно нелепо и вызывающе.

Клуб закрыли. Говорили, что на время, до выяснения обстоятельств... А у Славы и в Америке сложилась такая репутация, что ей ничто не способно было помочь. Дело явно принимало какой-то дурацкий оборот.

Было начало 1998 года. В Соединенных Штатах мой муж провел почти четыре года. Все это время Слава напоминал пловца, который, невзирая на атаки стай пираний, пытается переплыть Амазонку. В какой-то момент он не заметил, что по реке уже плывет скелет...

В своей жизни Вячеслав не раз находился на грани гибели. Но именно в Америке он ясно понял, что такое криминальное прошлое. Это - бесчисленное количество расставленных повсюду мин замедленного действия.

В жизни Вячеслава не раз тряс, сгибал в бараний рог и разносил в клочья страх. Он и раньше попадал в такие переделки, что вспоминать жутко. Но на сей раз Слава испугался по-настоящему.

Это был даже не испуг, а ощущение полной катастрофы. В Америке у него не было «мохнатой руки», которая двигала бы его. Слава пользовался лишь божьей милостью и работал с каким-то поэтическим вдохновением. Все, что он заработал за четыре года, опять уплывало от него.

Но хуже всего было другое. Слава чувствовал себя дураком в какой-то чужой игре. «Меня всегда спасало чудо! - говорил он себе. - Будем надеяться, что оно произойдет и на этот раз!» Но чуда не случилось. И Слава хлебнул, как говорится, на всю оставшуюся жизнь.

Запрос на экстрадицию

98-2990. За этим номером в архивах американской юстиции хранится дело Вячеслава Гойло. В марте 1998 года американские власти надели на Славу наручники и объявили, что он подлежит экстрадиции. Проще говоря, Латвия запросила его домой. Принудительного путешествия он ожидал в бруклинской тюрьме, куда его немедленно отправили.

Слава еще верил, что безвыходных ситуаций не бывает. А если и бывают, то очень редко. Но очень скоро Вячеслав понял, что из того «беличьего колеса», куда он угодил, выхода нет. И не бывает, - разве что через трубу крематория...

Потому что «предъявы» братвы были теперь оформлены на официальной бумаге с гербом и печатью латвийского государства. Наша юстиция затребовала Славу, забыв в азарте всякие приличия и осторожность. Не была даже сформулирована цель его выдачи!

Вячеслава запросили под предлогом того, что в одном из частных коммерческих банков возникли неясности с каким-то кредитом. Юстиция, конечно, понимала - с количеством и точностью доказательств у них дела плохи. Кто теперь ответит, почему Фемида так опрометчиво решила солидаризироваться с уголовным миром?
В те годы это был симбиоз, где процветали и культивировались традиции самых диких уголовных зон. Запрос на экстрадицию был сделан и в воспитательных целях. Таким образом Славе напомнили о шаткости его положения. И о долгожданной возможности свести с ним наконец-то старые счеты.

Такую инициативу Фемида, конечно, проявила не без подсказки. Решив, что Вячеслав их обдурил с простотой наперсточника, братки стали думать, как бы одним молодецким ударом добить моего мужа. И самим будет приятно, и другим урок. Тем более что дорожки уже были «протоптаны».

Говорят, что «заинтересованные лица» не пожалели дальнейших расходов и вышли на весьма замкнутый и влиятельный круг – стражей порядка. Вот тогда Слава и ахнул. Но отступать уже было некуда.

Тот, кто знаком с нашим правосудием, знает, что прокуратура - это организация, которая живет и действует по известным только ей законам. По сути дела, это надгосударственный монстр, мистический орден.

Каждый отдельный его член может иметь свои достоинства и недостатки, декларировать свою привязанность или ненависть, порой даже расследовать какие-то дела. Но человек всегда останется членом этой организации. Освободить любого работника прокуратуры от влияния этого ордена так же невозможно, как черепаху - от панциря.

Братья ордена составляют как бы коллективный разум и несут коллективную ответственность. А сила ордена - в том, что никто вне этой организации не может понять ее интересов. Внутренние законы ордена непостижимы не только для окружающего мира, но для отдельных его членов.

Это своего рода коллективный инстинкт самосохранения. «Рыцари» этого ордена легко распознаются на публике по лучезарным улыбкам при пустых или озабоченных взглядах. Но никто никогда не знает, какой следующий шаг придет прокуратуре в голову.

Что объединяло прокуратуру и криминальный мир? Прежде всего, воспитание кадров. Этот процесс всегда основывался на разнице температур и ожиданий. Человек думает, что его наградят, а за ним приезжает «кутузка». Человек думает, что ему конец, а его повышают в звании. Так исторически повелось, от нашего общего прошлого.

Кадры в этих системах похожи на линкоры на флоте. Кажется, уже совсем ни на что не годен и надо сдавать его на слом. То ли спился человек, то ли поглупел, или проворовался... А смотришь, - прошел модернизацию и стал еще сильнее, чем был.

В девяностых Фемида на рынке предлагала то, что умела лучше всех – фабриковать дела. На определенном историческом фоне высвечивалась печальная картина: государственный рэкет, рэкет на рэкет, произвольная политика, приватизация по законам большой дороги, никому не понятные коммерческие и банковские структуры...

Криминал лежал в грязи среди руин собственных несбывшихся амбиций, взывал о помощи и милосердии, желая хоть куда-нибудь пристроиться. А общество погружалось в трясину нищеты и запустения. Страдала в том числе и сама власть – что выманишь у нищего народа?!

В головы криминальных авторитетов было выпущено достаточно пуль, уделом криминала остался лишь теневой бизнес. Латвия, как и все страны Прибалтики, так долго мечтавшие о независимости, обрели ее. И, если верить ежегодным официальным отчетам полиции, неожиданно превратились в контрабандистские перевалочные базы с полурасистской идеологией.

Криминал как будто бы разогнали, но нежно. В крупные контрабандные дела полиция не вмешивалась. Наоборот, их оберегали. От них отсекали только пескариков, пытавшихся примазаться к общему котлу. Эта мелочь, собственно говоря, и обеспечивала полицию работой. Преступность наконец-то была четко пристегнута к государственной политике.

Постсоветский уголовный мир всегда действовал под жестким патронажем властей. Криминал и политика. Наверно, нет других столь же тесно связанных друг с другом понятий. А о том, какие цели, кроме открыто декларируемых, ставила перед собой прокуратура, догадывались тогда многие.

Когда Слава понял, что Фемида помогает преступному миру «вытащить его из штатов», ему стало по-настоящему боязно. И за прошлое, и за будущее. Боже мой, ведь в Латвии даже пожаловаться будет некому. У них все схвачено! Американцы? Они от него отряхнутся, как от назойливой мухи, надеясь, что муха сама поймет, насколько ее легко прихлопнуть. Мой муж понимал сердцем – конец!

На американских нарах

В русском языке есть замечательная поговорка: «Всех не перестреляешь!» Ни на какой другой язык она не переводится даже в смысловом значении. К концу девяностых американцы поняли свою ошибку.

Было очень неразумно впускать в страну столько русских с сомнительными биографиями. Конечно, они друг друга до конца не перестреляют. Но лучше пусть уедут! Так Слава столкнулся с наступательными операциями противника более «высокой категории».

Хотя прокуратура представила выдачу моего мужа как свою главную задачу, второстепенные цели были не менее интересными. В Латвии Славу мечтали «съесть», потому что верили - у него есть деньги.

Задолго до открытия уголовного, уже четвертого в жизни мужа, дела, заинтересованные круги определились с Вячеславом. И с обвинением, и со списком свидетелей. Слава еще гулял на свободе и не подозревал, что его судьбу решили на каком-то собрании – всё делалось почти как в советское время. Решение было заранее предрешено. Осталось только его оформить.

Прокуратура знала, что сфабрикованное дело, если оно удавалось, всегда приносило с собой много приятного. Выдадут Славу Латвии - в подвале родной полиции с ним и поговорят по-настоящему. А потом видно будет. То ли новый срок, то ли выпустят – уж найдется тот, кто повесит ему камень на шею... Легальных возможностей погасить любой скандал полно!

А фигуранты должны были, согласно сценарию, проскочить через это дело, как крысы через канализационную трубу. Определился в своих претензиях и преступный мир: миллион долларов с Вячеслава нужно получить. Удав, душивший криминал, закусил собственный хвост – так власть и криминальный мир, образно говоря, ударили по рукам.

Этой истории с выдачей Славы способствовал и постсоветский менталитет, который прочно утвердился в сознании людей, независимо от занимаемой должности и социального ранга. Каждый считает своим долгом не столько заниматься своими делами, сколько лезть в чужие. Не столько самому зарабатывать деньги, сколько не дать их заработать другим.

В неволе Слава промаялся больше года. Он лежал на американских нарах и обдумывал наиболее оптимальные решения. Верить никому было нельзя, даже предполагая, что «источник» говорит правду.

Попытка защититься самому стала одним из наиболее драматичных эпизодов его жизни. Однако «крестовый поход» против Славы постепенно начинал приводить к ожидаемым результатам, и он не успел как следует подготовить свои бастионы к атаке.

В 1999 году, когда Слава отдал американским адвокатам буквально все что было, он все-таки остался в бруклинской тюрьме. Моим мужем больше никто не интересовался. Вместо надежд у него появились дурные предчувствия. Оправдались худшие опасения - криминальный мир решил выставить ему материальные претензии.

Ни с кого другого так безопасно не спросишь, как с человека с уголовным прошлым. Его всегда легко стереть в пыль. Да так, что о нем никто и не вспомнит. Хотя Слава видел и не такое, вопрос, как ни крути, ставился вполне конкретно. Может быть, в первый раз в жизни у него от страха белели губы.

Муж противился этой выдаче как мог, потому что ясно понимал: в Латвии его ожидала смерть. Его оставили все. Именно это было даже для готового ко многому Славы большим сюрпризом.

Он реально осознал, что уже в который раз на всем белом свете его никто не ждет. Кроме ментов и уголовников. К этому моменту мой муж горел не дровами, а свечкою. Ему готовились нанести удар, от которого Слава бы не оправился.

Тогда Слава засмеялся своим громким, характерным смехом. Он интуитивно почувствовал, что, хотя вся эта история выглядит очень туманно, он туда вовлечен не случайно. Подобно загоняемому зверю, он уже чуял гончих, и ничего другого для него не существовало. И, как это с ним случалось не раз, встал на дыбы. Никакая логика уже не была способна повлиять на его решения. Безотчетный страх всегда придает решимости.
Мой муж не нашел ничего лучшего, как сбросить не козырного валета - в бруклинской тюрьме он разрезал себе вены. Американцы поморщились, забинтовали ему руку и отправили подальше от греха.

В полдень 27 августа 1999 года с военной базы Нью-Джерси в воздух поднялся военный самолет. Пересекая границы пяти стран, узника бруклинской тюрьмы Вячеслава Гойло экстрадировали в Латвию. На расправу.

Поля сражений

Самые яркие и страшные сценарии человеческой жизни разыгрываются тогда, когда Страсть и Агрессия творчески сочетаются с Интеллектом. Это воистину кошмарный психологический коктейль.

Злоба, жестокость, ненависть, жадность, неосознаваемое чувство вины, глубокий стыд за содеянное, маниакальное стремление к столкновениям и разрушениям… И все это - в сочетании с развитым, подчас гениальным рассудком. Последствия такого союза демонстрируют признанные лидеры на всей планете.

Власть, на словах проповедуя идеалы добра и справедливости, погрязла в коррупции и нечистоплотности. Потому что на самом деле она защищена от любых форм контроля, и в первую очередь – от правоохранительной системы. А разуверившиеся люди готовы искать защиту у кого угодно.

Преступление в толковых словарях характеризуется как «деяние, нарушающее закон и подлежащее уголовному наказанию». Но эта стандартная дефиниция уже не первое тысячелетие вызывает множество самых различных толкований и споров.

Закон - понятие весьма субъективное. Оно подвержено влиянию времени, места, политики и множества других нестабильных факторов. Пессимисты и оптимисты, идеалисты и материалисты – это совершенно разные существа. Одни относятся к жизни отрицательно, другие любят и ценят ее. Одни видят в ней высший смысл, другие не признают никакого смысла вообще.

Окончательно определиться по этому вопросу невозможно. Но само слово «преступник» вызывает у большинства людей вполне конкретные ассоциации, на которые в весьма малой мере влияют черты эпохи и цвета государственных флагов. Но, поскольку до лидера государства простому смертному - как до звезд на небе, обыватель знаком с преступниками только на нижнем и среднем «этажах» общественного строя.

Образ заключенного давно и прочно сложился в глазах обывателя. Предполагается, что этот человек - предельно неотесанный и наружно, и по поведению. В качестве персонажей из анекдотов нам запомнились постсоветские бандиты, вышедшие лет пятнадцать тому назад на мировую арену и заставившие на себя взглянуть если не с уважением, то с любопытством. Они стали людьми, которых востребовало новое время.

«Девятый вал» преступности был запланирован теми, кто разваливал бывший СССР. Названные иностранным словом «рэкетиры», они на миг стали полноценными гангстерами. И на той же гангстерской стезе они почти все бесследно сгинули и давно уже держат ответ перед Всевышним.

Активное объединение общеуголовной и экономической преступности преследовало лишь две цели: перераспределение собственности (конечно, не в пользу уголовного мира) и доведение до состояния пепелища, путем многочисленных реформ, прежней правоохранительной системы. Сегодня обе цели достигнуты.

Нас учат, что историю пишут победители. Лишь они одни определяют, кто был героем, то есть лично им преданным. Но пришла пора понять, что есть и побежденные. У них - своя правда, свой взгляд на борьбу, свои причины для реванша.

Нельзя точно сказать, насколько была счастлива жизнь человека, до тех пор, пока он не умер. Что сегодня может стать мерилом «хорошей» или «плохой» жизни? Правда эта - жуткая: «хорошо», если человек закончил жизнь на Земле по естественным причинам, то есть по старости, а не из-за голода, холода, в пьяной драке или при подобных обстоятельствах.

Большинство землян сегодня постоянно пребывают в неестественном состоянии между страхом жить и страхом умереть. Они идут своей дорогой, только свою боль и понимая. Груз тяжел и лямки натирают. А идти - не далеко и не близко: туда, где ворота заперты, замок заржавел, а ключ выброшен.

Все дни для них - «времечко». Они несут на себе клеймо лихого ненастья, отмечены порчей, живут в сквозной черной дыре. Они существуют в этом времени, но находятся где-то вне его. Они - маргиналы, и их больше, чем остальных людей.

Как жена бывшего заключенного, я постоянно сталкиваюсь с проявлениями прочно заложенного в людей советского воспитания: непримиримого, воинственного, одностороннего. В общем – безапелляционного. Ведь общественное мнение - понятие, которое при коммунистах было почти святым, на самом деле - судебная инстанция такого рода, что порядочному человеку не подобает ни слепо верить его приговорам, ни бесповоротно их опровергать.

Усталость загнанного зверя

Волею судеб мне постоянно приходится выступать в качестве защитника своего мужа и других таких же «братьев по несчастью». У них всех - одинаковые глаза. В них - мука, тревога, усталость загнанного зверя. И где-то там, на самом дне, - полубезумный проблеск надежды. Так же смотрит и мой муж.

Это, в свою очередь, цепной реакцией заставляет меня постоянно размышлять о таких понятиях, как гражданин, человек, беззаконие, несправедливость, бесправие, беззащитность... И, чем подробней прояснялась общая картина, тем мрачней вырисовывалась конкретная ситуация.

Кто сегодня может четко сформулировать, что такое закон и что означает его нарушение? В этом вопросе наблюдается серьезный дефицит теории и логики. Никто вам ясно не ответит на этот вопрос.

На праведный суд рассчитывают все меньше и меньше людей. Почти две трети населения Земли сегодня официально можно причислить к изгоям, поэтому человеческое общество не может быть устойчивым и здоровым.

Право силы - выше силы права. Все смешалось. Хорошо организованная государственная преступность борется с совсем не организованной бытовой преступностью. Гримасы времени?! Постоянно ощущается всеобщая тревога, какая-то неразбериха, полуправда.

Пока ученые думают, как изучить все аспекты агрессии и найти эффективные способы ее управления, роль семьи в решении этой проблемы незаслуженно принижена и недооценена. Тут и не знаешь, что сказать: парадокс ли это, банальность или чей-то злой умысел.

Процесс зашел в тупик

Общество до смерти пугают переменами, утверждая, что все они - к худшему. Я вообще-то тоже сторонник мизантропических взглядов: если ограничить чрезмерную активность, то это либо к лучшему, либо не повредит. Чем меньше натворишь, тем легче потом будет расхлебывать.

Но в отношении с маргиналами сложилась патовая ситуация, и ее опасность состоит в том, что общество не заметило, как процесс зашел в тупик. Надо честно сказать: «Мы в тупике. Мы застряли». Тогда каждая из сторон будет вынуждена признать справедливость каких-то обвинений в свой адрес и благодаря этому ситуация может сдвинуться с нынешней мертвой точки.

Один из вариантов: должно произойти что-то очень эмоциональное, как в противоборстве с больным человеком, когда что-то заставляет всех изменить стиль обсуждаемого вопроса и сосредоточиться на чувствах, до сих пор не находивших своего выражения.

Пока же, думается, наиболее вероятна другая версия: человечество стоит перед реальной угрозой того, что оно не сможет выкрутиться на этот раз. Я уверена: только женщины способны вернуть миру первозданную форму. Только женщина маргинала, с ее опытом, может быть посредником и переводчиком в разрешении его конфликта с социумом. Всем сейчас нужна мама во всех смыслах этого слова. Это не так трудно понять, – «место сильного на стороне слабого».

Решение приходит разными путями. Но для того, чтобы понять патологию – науку о нарушении нормы, нужно осознать физиологию – то есть саму норму. Потому что «плохое» сразу никогда не бывает «плохим», любой процесс состоит из постепенных переходов.

Сначала мальчишки друг другу разбивают носы, затем мужики пробивают друг другу головы, позднее чуть-чуть подливают масла в огонь политики и только потом начинается настоящая война. Да и перспектива побороть преступность не приблизится, если относиться к ней как к чему-то метафизическому и неотвратимому.

Сколько ни размышляй о причинах возникновения преступности, тюрьма стоит во главе угла, торчит гвоздем в стуле. Термин «экология» происходит от греческого слова «экос» – «дом». Это - наука о многосторонних связях организма с его естественным жизненным пространством, в котором он «дома». В тюрьме экология человека рубится под корень.

Агрессивность уменьшается там, где человек себя чувствует уверенно. Это - аксиома. К тому же известно, что близость дома прибавляет мужества даже животным. Фрейд во многом заслужил себе славу, показав, что недостаточность социальных контактов и особенно их исчезновение («потеря любви») относится к числу самых сильных факторов, благоприятствующих агрессии.

«Родное» - это чувство присуще даже растениям, которые отказываются расти на чужеродной почве. Из тюрьмы человек не может выйти человеком никогда, потому что все, что мы себе можем представить под понятием «человеческое», вырывается там с корнем. Кроме, конечно, самых примитивных инстинктов.

Преступник – идеальный образ для социального апартеида, пария, «козел отпущения». На его «исправление» любой чиновник любого уровня смело может потратить немалые деньги.

На помощь несчастному, потерянному человеку бросают предпенсионных старушек, абсолютно неустроенных и несостоявшихся социальных работниц, с треском везде провалившихся психологов, которым самим в первую очередь срочно нужна помощь опытного психиатра.

В итоге дурак учит дурака, а больной лечит больного. И неужели всерьез можно представить, что битый и опытный мужик с восторгом побежит слушать нравоучения от тех, кто и понять-то его толком не сможет?!

Вытесняя семью, как единственную приемлемую для маргинала и оптимальную для общества социальную службу, мы можем прийти лишь к усилению жестокости, мятежности и большим социальным беспорядкам.

В огне повседневного накала

Несмотря на объективную картину, которая постоянно опровергает эту утопию, идея «спасительной пробации» и не думает испаряться. Именно в этом заключается важная смысловая подмена. Многим из нас хотелось бы, чтобы мир изменился.

Но мы редко желаем принимать в этом участие. Намного легче помечтать о даровитых руководителях, о смягчении или, наоборот, ужесточении тех или иных мер, об усовершенствовании экономики и улучшении человечества.

Приятно мечтать, что люди будут добрыми, а не злыми; щедрыми, а не жадными. При этом имеется в виду, что «наши интересы» реализуются в первую очередь; другие - во вторую. Да и то лишь тогда, если они поддерживают «наши цели».

Чем более «гуманными» оказываются лозунги, тем более бесчеловечной - социальная жизнь. Соприкасаясь с реальной жизнью вольного человека, бывший зэк от растерянности, неуверенности и страха погружается в состояние такой начинающейся уже с первым глотком свободы истерики, которая сравнима лишь с психическим состоянием человека во время войны или социальных революций. Он ни при каких обстоятельствах не готов находиться в огне повседневного накала.

Этот накал объяснить просто. Просыпаясь утром, мы не всегда можем найти ответ на вопрос: «В чем смысл сегодняшнего дня?» Даже нашу социально отлаженную жизнь потихоньку раскачивают бытовые проблемы. Но у бывшего заключенного этой схемы нет и ее установить может только теплое, родное женское присутствие.

В основном бывшие зэки - физиологически нормальные мужчины, полные простых мыслей и здоровых желаний. Они «мечены» тем, что свободу и даже жизнь потерять не боятся. Они просто не знают, что с ней делать, с этой свободой.

Только женщина может «перезагрузить» сознание своего мужчины. Иначе перспектива «спасения» маргиналов отсутствует даже теоретически. Это нужно понимать и принимать как самую естественную редукцию сложного вопроса к простой формуле.

Я уверена, что успех и понимание приходит тогда, когда чувствуешь: невозможно жить, не поделившись тем, что искренне волнует и переполняет душу. Что чувствую, то с болью и любовью излагаю – я честно выстрадала право говорить.
Меня судьба связала с человеком, который половину своей жизни провел в тюрьме, и эту книгу я написала, как очевидец, ощутивший во всей полноте бесконечную жестокость беззакония и идиотизма.

Желая иметь более точное представление о любимом человеке, я стала с упорством интересоваться ролью государства как генератора преступности в истории человечества. Потому как все, что на моих глазах происходило со Славой, мне показалось диким, но осмысленным и логичным.

Складывается впечатление, что государство в тюрьме как будто специально создает условия, в которых, даже после короткого пребывания там, у людей должны быть размыты важнейшие связи, которые в обычной жизни держат общество как единый и здоровый организм. Как будто разобрали на мелкие детали когда-то налаженный механизм! Десятки диагнозов можно поставить этой болезненной ситуации. И все они будут крайне пессимистичными, горькими и не внушат надежд.

Чтобы решить любую проблему, всегда необходимо прорваться на новый уровень обобщения. В нормальном случае должна быть взаимосвязь между мыслью и действием, идеологией и психологией, элементарной логикой поступков, осмыслением и оценкой прошлого и выбором будущего. Но тюрьма - случай патологический. Там все находится в противоречии и в полном несоответствии с нормой.

Очевидно, что проблемы маргиналов невозможно понять, прислушиваясь только к их точке зрения. И никому не нужно присваивать мученический ореол. Для зэка неволя или для спецназовца война полностью умещаются в поговорку: «Кому война, а кому и мать родна».

Для них это жизненная философия. Каждый может быть в любой момент убит. Но каждый может стать и причиной смерти другого существа. Смерть и страдания персонифицируются, входят в людей, подчиняют их своей особой логике, своему уникальному настрою. В матовом свете смерти преображается реальность, меняют свои очертания нормальные понятия.

Сквозь грязь и агонию, липкие валы страха и истошные приступы ярости проступают спокойные, умиротворенные своды Иного. На войне, в неволе есть тайный покой. Этот экстрим опален ужасом, но это – опьянение.
Человек, никогда не сражавшийся за свою жизнь, не может понять этих красок. Появление врага или услышанный приговор в зале суда приносят вместе с последней степенью испуга и облегчение от тяжелейшего, почти непереносимого ожидания. В тот момент сладострастие крови бьет как любовный жар.

Что делают такие ощущения с душой человека, нетрудно представить. Поэтому среднестатистический зэк, например, может нафантазировать о своей биографии и судьбе такое, по сравнению с чем сказки Шахерезады будут выглядеть архивными документами.

Особой ценности при рассмотрении проблем маргиналов не представляет и «официальное мнение». Это мнение тех, кто преступников видел только в кино, или, наоборот, тех, кто с ними так долго работал, что страдает профессиональной деформацией восприятия. Такие замшелые «стражи законности» сами постоянно нарушали человеческие и божьи законы и, по сути, уже являются теми же преступниками.

С обреченностью мотыльков

Занимаясь проблемами маргиналов, теоретики руководствуются верой в собственную непогрешимость. Для них в основе основ лежит их представление о природе вещей. Их понимание жизни ограничивается только простой нормальной реальностью, протекающей равномерно и без исключительных обстоятельств. Только к сугубо нормальной человеческой ситуации, может, чуть-чуть приперченной «чрезвычайными обстоятельствами», они готовы проникнуться вниманием и состраданием.

Но когда решения требует проблема, которая не может быть регламентирована общими юридическими нормами, когда актуализируется прошлое и предопределяется будущее человека, их большой палец руки всегда опускается вниз: смерть несчастному!

Профессионалы являются участниками общей пьесы. В этой социальной трагедии опять нужно вспомнить понятие социального статуса или ранга. Судья выносит приговор жертве. Палач приводит в исполнение приговор судьи. Судья считает свой приговор оправданным теми или иными соображениями: моральными, юридическими, гуманистическими... Палач в оправдании не нуждается.

Признания жертвой вины не требуется, ее вообще не спрашивают об этом. Если жертва сама раскаивается, она выступает лишь в роли помощника судьи и адвоката. Судья располагает силами, превосходящими силы жертвы. Он рассчитывает на то, что уцелеет в борьбе с жертвой, отделается ничтожными потерями, не пострадает сам или даже выгадает. Тем временем именно от решения суда зависит не только будущее, но и то, смог ли человек осознать прошлое.

В любом случае, - и в самом умеренном, и в самом жестком, - человеколюбие не очень нравится официальным властям. Основной направленностью человеколюбия является стремление на новом уровне и на новом этапе сформулировать альтернативу привычной уже жестокости.

В этой книге речь идет о моем осознании и понимании возможности прямого противостояния сложившейся практике правосудия, о желании самыми различными путями ограничить ее и при этом не входить с ней в прямое противоборство. Которое, помимо всего прочего, и невозможно.

В мире по отношению к проблемам маргиналов доминирует целый спектр традиционных и новаторских подходов, позиций и идеологий. Причем все синтезированы под общей идеологической надстройкой – они отрицают простую женскую любовь. Понятно, что ядром противоположной, основанной на человеколюбии, философии может выступить только женщина маргинала, - его жена, мать его детей.

Общая картина отношения официальной власти к маргиналам жутка до неправдоподобности, - их непримиримыми «врагами» смело можно считать всех, а «друзьями» - никого. Поставившая себя против разума других людей, власть все дальше и дальше уходит от реальности в своих оценках.

Слишком долго все упрощалось, многие динамичные и неоднозначные события приводились к желаемой простой схеме. Наконец, мы все оказались загнаны в ловушку смертельных противоречий желаемого и действительного.

Никто не хотел признавать, что и тюрьма, и любой экстрим в виде охоты на человеческую жизнь делает человека маргиналом. Что такой человек полностью утрачивает способность адекватно реагировать как на внешние воздействия, так и на изменение своего внутреннего состояния.

Неоправданно дорогой ошибкой оказалась уверенность в том, что мнение некоей общности людей вообще не имеет никакого значения; что этого мнения как бы нет. И если этих людей просто убить, то такое насилие также не будет иметь никакого значения.

Сначала «второсортные» люди стали понимать, что выжить можно только благодаря покорности. Их мысли были только об одном – выжить. В таких условиях ни о чем другом думать не только не хочется, но и невозможно. Может быть, только о том, каким пыткам их еще повергнут.

В итоге незаметно пришел момент, когда многим думать не хочется вообще. Ни о чем. Они просто предъявили счета наблюдавшему за их страданиями при гробовом молчании обществу. Счета, которые уже так просто не оплатить.

В свое время исследователи преступности в крупных американских городах предложили формулировку: «банда - малое общество». Все больше и больше людей уже давно не надеются и не рассчитывают на поддержку государственных институтов.

Люди становятся самостоятельными субъектами, у которых главная задача - обеспечить своей семье достойный жизненный уровень, а также гарантию его неприкосновенности. Единственным регулятором поведения человека является его обязательства перед общиной, но никак не перед всем обществом. «Общинная мораль» как бы развязывает любому человеку руки и приводит, естественно, к полной криминализации.

Люди гоняются за богатством с обреченностью мотыльков, летящих на огонь. Ослепленные огнями городов и возможностью безнаказанно совершать тяжкие преступления, они становятся заложниками ситуации. Ради красивой жизни, внешнего благополучия, чтобы быть «не хуже других», люди совершают бессмысленные, порой очень кровавые и бесчеловечные преступления. А на Востоке в это время появились люди, которые совершают преступления ради возможности умереть.

Настало время «разделенной бедности», когда коллективная антисоциальность является нормальным способом существования. Дети с шести-восьми лет приобретают в таких условиях асоциальное восприятие жизни как единственную норму. Сначала человек крадет кусок хлеба, потом надевает маску грабителя, а затем идет взрывать врагов.

Именно изгои составляют ударный отряд глобального терроризма, в котором цивилизованный мир почему-то только сейчас вдруг узрел для себя главную опасность. Все прошлые войны имели конец. Война с терроризмом - вечна, потому что недостатка и во вдохновителях, и в исполнителях пока не предвидится.

Слишком долго к голосу «побежденных жизнью» никто не прислушивался. Побежденным доставались лишь унижение и презрение, изоляция и замалчивание. Это люди, которые потеряли возможность защитить себя законно. Это все те, кто стоит по другую сторону праздника жизни и кто составляет противовес орденам, званиям, повышениям по службе, премиям.

Это люди, у которых от голода умерли близкие, которые были покалечены, пытались покончить с собой, сошли с ума, спились, доживают свои дни в наркотическом бреду, голодают или, отсидев за кражу пустых бутылок, теперь готовы убивать. Все те, кого система торопливо и без лишних вопросов посадила за решетку для перевоспитания - и с облегчением позабыла о них.

Мы отучились за эти годы помогать и говорить с людьми, попавшими в беду. Таким образом мы сделали былью самую страшную сказку и воплотили в жизнь чудовищную истину: человек человеку волк.

Подобные мысли стоили мне многого. Мне дают понять, что если сейчас мне со «своим уголовником» удастся вывернуться, то в следующий раз все будет устроено так, что деваться нам будет некуда. Предполагается, что народ должен верить в это так, как малограмотный и суеверный человек верит в неожиданно открывшееся для него заклинание.

Но истерика унижений не привела меня к ожидаемой растерянности. У меня есть и силы, и цель, благодаря которой я твердо знаю, «зачем дышать». Будущее наступит, хотим мы этого или нет. И тогда каждый найдет то, что ищет – и власти, и я. Сколько веревочке не виться, на каждого Горбатого всегда найдется свой Шарапов.

Идеи о том, что тюрьма, как социальный институт, только порождает еще более бессмысленную, опасную и жестокую преступность, давно и стабильно овладели моим умом. Вид человека за решеткой вызывает жуткое, почтм сверхестественной чувство. Кажеться, что нарушены человеческие и божьи законы, что это насилие не только над жизнью, но и над смертью. Но что мне делать с моими идеями?

Гласность в стране выросла безмерно. Беда только в том, что слышимость упала ниже минимума. В стране, которую бросает то в жар, то в холод, роль жизнеучителя опасна – запросто могут казнить, не помиловать. В такой ситуации бояться, что мои «ядоностные» семена могут упасть на подготовленную почву.

Да и чужое горе призрачно, витает далеко. Кроме того, глядя на страдания этих людей, не сразу догадываешься, чем тут можно помочь. Поэтому, пока в мире маргиналов главное – чтобы женщина защищала своего мужа, свою семью.

Рига, март 2005 года