Меня очень удивило, когда вернувшись обратно на «Белую гору» и пробыв всего два дня, я опять был этапирован в ИВС Северодвинска. Какая-то неразбериха получилась у начальников. А может и не стоило удивляться, в этом департаменте очень много всякого такого, что не поддаётся элементарной логике и здравому смыслу. Вот и ещё одну неделю я просидел без допроса в ИВС. Положительного в этом только то, что перемена обстановки не даёт тебе захандрить. А ещё я узнал что по моему делу арестовано ещё двое. И возможно будет очная ставка, но ничего этого не случилось, и я поехал обратно в СИЗО, и ещё я узнал, что обратно в свою камеру не попаду, там уже сидит один их моих подельников, а следовательно мне предстояло переселится в другую хату. В этой хате я и просидел до суда. Камера эта несколько отличалась от предыдущей, она была более просторной и имела шестнадцать спальных мест, ну и естественно народу там было в два раза больше. Иногда доходило до сорока человек, подсознательно я всегда отмечал количество человек в камере.
Итак, я заехал в другую хату. Сразу же нашлись старые знакомые, появились новые. Начал знакомится. Не могло ускользнуть от моего внимания и то, что народ держится насторожено. Оказалось, всё было довольно просто. В любом случае человек, который путешествует из хаты в хату, вызывает подозрение. Не стукач ли появился? Естественно, была послана малява (записка) в мою прежнюю камеру где и задавался вопрос что и как. В скором времени всё обустроилось, видимо «характеристика» пришла положительная. Это была своего рода проверка. В этой камере нары были двухъярусные, попарно соединённые, так что на них могло разместится не двое, а уже трое или даже четверо. Вот так решался вопрос с размещением такого количества людей. Народ в камере был самый разный были и глубокие старики и совсем ещё юнцы, которым исполнилось только только восемнадцать. Но по-прежнему всем заправляли серьёзные, здравомыслящие, бывалые ребята. В обязательном порядке контролировалось, чтобы всем было время поспать, чтобы у всех была пайка. Назначались ответственные на всякие общие дела. Например, когда хата уходила на прогулку, в камере обычно проводился шмон силами сотрудников изолятора. И надо было убрать все вещи, «запрещённые к обороту». Вот за это и отвечали назначенные. Необходимо было снять верёвки для сушки одежды, спрятать тройник. Тройник делался для того чтобы включить одновременно телевизор и два кипятильника, потребность в кипячёной воде была очень большая. А изготовляли эти тройники из фольги тюбика зубной пасты и расплавленных полиэтиленовых пакетов. Получались не хуже заводских и, сколько бы ни отметали, всё равно делались новые. Я уже говорил, что в изоляторах, да и на зонах тоже, народ объединяется в так называемые кентовки или семейки. Так вот, в этой камере у нас была семейка с коммерческим уклоном. Все имели опыт коммерческой деятельности. Мошейники¹, неплательщики налогов, коммерсанты, знающие рынок. Если у кого-то возникал вопрос экономического характера, за разъяснениями всегда обращались к нам. Ведь и по возрасту мы были старше других.
Дня через четыре меня неожиданно выдернули на свиданку. Процедура свидания – довольно обыденная вещь, но всегда желаемая и долгожданная. Итак, меня вывели в коридор, обыскали на предмет выявления посторонних предметов, потом ко мне присоединяются ещё трое подследственных и нас ведут в помещение штаба, где оборудовано специальное помещение для свиданий с родственниками. Это помещение состоит из четырёх кабин с телефонами для общения. Телефоны естественно прослушиваются, а возможно и записываются. Всё это называется сбор оперативной информации. К делу эту информацию не подошьёшь, но кое-что могут установить и выявить. На свидании, когда жена впервые увидела меня, она первым делом спросила, не обижают ли меня. И вопрос этот был не праздный. Кто-то очень старается, распостраняет слухи, что в СИЗО люди избиваются кровожадными сокамерниками, а работники изолятора героически борются с этим явлением. И ей долго пришлось объяснять, что всякие непотребные выходки можно ожидать от кого угодно, но только не от сокамерников. Я скажу больше, ключник с дубиной опаснее самого особоопасного рецидивиста. Поговорив с женой на свиданке почти час, я был отправлен обратно в камеру, а жена, убедившись, что у меня относительно всё хорошо, тоже успокоилась. И ощущение, что тюрьма это ад улетучилось. Безусловно, здесь не курорт, и условия не очень, но человеком можно и нужно оставаться и в этих условиях. Я тоже воспрял духом. Единственное, что нам осталось, это набраться терпения и ждать. Находясь в изоляторе, я многократно убеждался, что терпение это великая вещь. Ведь не секрет что могих содержат для того чтобы сломать волю. Сколько я знал людей, которые содержались в СИЗО от трех до двенадцати месяцев и в результате выходили на волю либо по решению суда, условно, либо вообще оправданными. Так что терпение и ещё раз терпение, решил я для себя.
А между тем камера жила своей жизнью. Люди уходили на суд, уезжали на зону, кто-то даже освобождался, происходила своего рода миграция, кто-то уезжал на больничку, на Левый берег, на Попова. Приходили новые люди. В нашей хате содержались в основном ранее не судимые, а если и судились то условно. Очень хорошо помню одного парня, он уже был судим и сейчас попал за серьёзное преступление. Так вот, имея соответствующий опыт, он взялся изготовить стос, игральные карты. Карты делались из пластиковых крышек из-под импортного маргарина «Воймикс». Аккуратно обрезанные куском стекла, протрафареченые чёрной и красной краской, выглядели не хуже магазинских. Добавлю, что для раскрашивания масти бралась зола жжёной подошвы и ... кровь. Желающих поиграть было хоть отбавляй, сначала играли просто так, потом на интерес. В ход шло всё, что угодно, зубная паста, одежда, предметы туалета ручки, конверты. Но никого не заставляли, все садились добровольно. Я и на воле не очень жаловал это занятие, а там и подавно. А многие играли с интересом. И все это надо было делать, чтоб ключник не заметил ничего в глазок, иначе не избежать карцера. Припоминаю что двое всё-таки угодили в карцер за игру в карты. О карцере ничего сказать не могу, сам там ни разу не был. Рассказывали, что там очень холодно и курить не дают. Карцер есть карцер. Если говорить об играх тут в особом ряду стояли шахматы. В камере было несколько очень сильных игроков, и основные баталии проходили между ними, иногда плавно переходя в словесную перепалку.
Еженедельно по четвергам у нас был банный день. Баня, она и в тюрьме баня, и нечего тут добавить. Обычно мы ходили, вернее нас водили по утрам с девяти до десяти утра. Я даже жене сказал, чтоб на свиданку по четвергам не приезжала, чтобы баню не пропустить. Конечно, тюремная баня не идёт ни в какие сравнения с теми саунами и прочими заведениями, в которые ходите вы, уважаемые граждане. Но потребность быть чистым брала вверх и мы с удовольствием шли в эту, так сказать, баню. Переходя из одного здания в другое, можно было посмотреть, что делается на тюремном дворе, хотя он всегда был пуст. В бане раздевалка и помывочное отделение закрывалась на ключ после того, как запускался народ. Времени на помывку хватало, некоторые даже успевали простирнуть носки и прочее. После бани всех вели обратно в здание тюрьмы, и кое-кто, то ли в шутку, то ли всерьёз, обсуждал, куда надо бежать в случае чего. Хочу сказать, там с такими разговорами стоит поосторожнее, а то могут и красную полосу в дело занести. И означает это ровным счётом – склонен к побегу, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но, думаю, никто серьёзно о побеге не думал, скорее всего, все думали о минутах освобождения, которые рано или поздно наступят.