В кабинете Косуля и Ионычев.

-- Вот Вы и отдохнули в институте... -- растерянно молвил следак. -- Ничего не поделаешь, будем работать дальше. Проведем допрос. Кстати, вам привет от Макарова.

Ясно. Попытка ухватиться за обналичку. Ею занимается 100 % существующих банков. Вычислить, с кем проводилась эта работа, легко, доказать -- невозможно. Одна из сторон многогранного идиотизма российской финансовой системы заключается в запрете наличного расчета между юридическими лицами и ограничениивозможности получать наличные деньги; следовательно, "черный нал" автоматически становится главным средством платежа, а наличность добывается обходными путями, формально незаконными. Не слишком весело обстоят дела у Сукова, если пошла речь о сопутствующем обвинении.

-- Вам, Вениамин Петрович, тоже привет.

-- От кого?

-- От Васятки.

-- Какого Васятки?

-- Который плясал вприсядку. Я отказываюсь от показаний и отказываюсь разговаривать с Вами. Основания прежние.

-- Алексей Николаевич! Вы уже пять месяцев в тюрьме, это довольно много, пора уже заговорить. Хотите, мы Вас переведем в Лефортово? Там условия мягче, в камерах полы деревянные. В обмен на показания. Вы же себя не очень хорошо чувствуете?

-- Александр Яковлевич, -- обратился я к Косуле, -- с господином следователем я сегодня говорить не буду, а Вас попросил бы остаться. В Ваших же интересах. Или я ошибаюсь? Может быть, мне следует приступить к даче показаний?

-- Это Ваше право, -- ответил Косуля, и его брови зажестикулировали, как на голове у замурованного по шею.

-- Ну и будете здесь сидеть еще очень и очень долго, -- обиженно сказал Ионычев. -- А я к Вам приду только через полгода, больно надо мне здесь в очередях стоять.

Я закурил и сделал вид, что углубился в свои записи.

-- И курить я запрещаю! -- вскипел следак.

Затушив окурок в большой металлической пепельнице, которые есть почти в каждом следственном кабинете, я закурил новую, покачивая в раздумье головой над раскрытой тетрадью.

-- Вы будете говорить?

-- Не исключено, -- мельком отозвался я, не поднимая взгляда от тетради.

-- Когда? -- с недоверием и надеждой спросил Ионычев.

-- Посмотрим, это от него зависит, -- опять-таки изучая записи, я ткнул пальцем в сторону Косули.

-- А давай сейчас! -- с энтузиазмом воскликнул следак.

-- Разве я похож на Вашу жену?

Ионычев схватил бумаги и вышел из кабинета. Установилось традиционное молчание. Первым заговорил Косуля:

-- Алексей!

-- Стоп, Александр Яковлевич. Кажется, Вы ничего не поняли. Я говорил еще про одного адвоката? Говорил. До свиданья. Больше ничего общего у нас нет. В следующий приход Ионычева я приступаю к даче показаний.

-- Я тебе клянусь, Алексей! -- жарко зашептал на ухо Косуля, шурша целлофановым пакетом, -- все будет хорошо! Тебя же перевели на спец, теперь ведем переговоры, чтобы на больницу в Матросскую Тишину, там сделают диагноз -- и на суд, на изменение меры пресечения! Я надеюсь, ты здесь не писал заявления в суд? Это была бы большая глупость. Мы с таким трудом изымали твои заявления из Преображенского суда! На изменение меры можно ехать только с медицинской справкой и к своему судье. Алексей, ты должен потерпеть, у нас есть в Тверском суде завязки. Мы тебе дадим знать, когда писать заявление.

-- Не стоит трудиться. Заявление написано и отдано в спецчасть.

-- Когда?!

-- Давно.

-- Ты с ума сошел! Ты должен отказаться! Пойми, только со справкой!

-- Хорошо. Я откажусь, если буду уверен, что меня переведут на больницу. Немедленно. Завтра. И не позже.

-- Да нет в Бутырке больницы! А на Матросске очередь, надо ждать.

-- Есть на Бутырке больница. Медсанчасть называется. Сто долларов в месяц стоит. Так что завтра. И не позже. Тогда и с адвокатом подожду. Но тоже не долго. А то вообще не стану ждать.

-- А ты не боишься... -- взялся за старое Косуля.

-- А мне, Александр Яковлевич, по х.. . Не хотите -- не надо. Прощайте.

-- Ладно, Алексей, -- будет тебе больница, -- с угрозой согласился адвокат.

Я встал:

-- Мне пора. Меня братва ждет. Вы знаете, Александр Яковлевич, как много хороших людей я здесь встретил, и, представьте, некоторые уходят на волю, даже киллеры. У меня со всеми лады.

-- Я знаю, -- сурово отозвался адвокат.

На следующее утро меня заказали с вещами.

-- Жаль, не успел я тебя развести, -- сказал на прощанье военный переводчик, поблескивая глазами.

-- Ничего страшного, -- посочувствовал ему я.

Итак, если на общак -- я проиграл, если на больницу -- победил. В любом случае, тесный контакт Косули с администрацией тюрьмы налицо, и его надо выжимать, как белье после стирки, а точнее как выжимают меня. Косуля должен бояться днем и ночью, ежечасно, пока не выйду на волю, а там можно рискнуть даже жизнью, в первый же день уйду в бега.

Шли недалеко, спустились этажом ниже. С каждым поворотом арестант соображает, куда ведут, как будто это может, а так и кажется, повлиять на результат. На втором этаже деревянные в железе двери с двумя шнифтами. Надо думать, спец. Не худший вариант. Первый месяц на Матросске эти двери пугали как могила, сейчас же, против общака, чуть ли не зовут. --"Павлова в какую?" -- обратился один вертухай к другому. Тот поглядел в карточку: "В два один один". -- "В два один один? -- изумился вертухай. -- Может, не надо?" -- "Надо, надо. Открывай". В отличие от всех дверей, кормушка этой хаты открыта, значит, хата чем-то отличается. Дверь гостеприимно открылась, мне предложили зайти. Сердце радостно подпрыгнуло при виде камеры в пять шконок, где было всего два человека. Бросалось в глаза несколько отличительных черт. Первое: в хате стоит большой импортный холодильник. Второе: есть тараканы. Третье: по хате скачет молодой кот. От сердца отлегло: явно привилегированная хата. Плевать на тараканов, не так их много, чтобы портили жизнь. Вот она -- удача! На обитателей хаты я обратил внимание в последнюю очередь, переживая радость и удовлетворение от происшедшего движения. Ясный перец, не каждому балдеть в таких условиях. Двое не замечали меня, разгадывая кроссворд. Один явно из серьезных, скорее всего убивец. Другой непонятен. Какой-то пухлый полуинтеллигент с налитыми кровью глазами. Если бы не совершенно трезвый взгляд первого, второго сразу можно определить как сумасшедшего, а хату за одну из тех, где ожидают Серпов оригинальные экземпляры. Егор на Серпах рассказывал, как перед экспертизой сидел на спецу с полусумасшедшим, который сам себе писал малявы от имени Вора, пуская их по кругу по тюрьме, вел себя агрессивно, лечился уринотерапией, используя для этой цели общаковский кипятильник, и старался научить пить мочу остальных. Я отрекомендовался: Павлов, дескать, с хаты 318, перед тем 06 общак, ранее серповой, 94 общак, Матросская Тишина 135 общак, 228, 226 спец, статья 160.

-- А здесь тебе чего надо? -- спросил пухлый и в упор посмотрел на меня огромными красными нечеловеческими глазами, и от этого взгляда закралось сомнение в приобретенном благополучии. -- Я тебя спрашиваю, что тебе здесь надо? Ты что, больной? Зачем тебя сюда прислали?

-- Больной -- это вряд ли, скорее -- болен, -- ответил я, соображая, что бы значила столь странная речь.

-- Чем ты болен!? -- лицо пухлого стало наливаться кровью и приобретать черты бешенства. -- Присылают тут всяких...

Во попал. Псих стопроцентный. Ровным голосом излагаю, что знаю о собственном здоровье.

-- Так ты, значит, лечиться хочешь... А ты знаешь, куда ты попал?

-- Нет. Надо полагать, на спец.

-- Какой спец!? Больница это! Присылают тут больных всяких! Что у тебя не болит? Все болит? А печень у тебя здоровая?

-- Да, печень в норме.

-- Хорошо-о-о, -- выдохнул пухлый, переходя от бешенства к полнейшему удовлетворению. -- Печень я люблю. -- При этом в руке у пухлого появилась весьма серьезная заточка, и не заточка вовсе, а настоящий охотничий нож.

-- И мозги люблю, -- продолжил, облизываясь, пухлый. -- На крытой мент в хату зашел, я его башкой об угол, череп разломил и, как арбуз, сожрал! -- от сладострастного восторга у пухлого потекли слюни. -- Вкусный был стукачок!

-- Во-первых, -- говорю, -- я не стукачок, а во-вторых, моя печень невкусная.

-- А ты почем знаешь?

-- По том, что не стукачок.

-- Да? Ладно, посмотрим, -- убрав за шконку заточку, сказал пухлый. -- Вот сода в банке -- оттирай раковину.

Повертев в руках пластмассовую банку, я задумался. По ходу, хата мусорская, последствия непредсказуемы. Надо осмотреться, выиграть время, обдумать положение. Хата покачнулась со звоном, мысль заработала ясно и быстро. Что случилось?! Да это же был удар. В затылок. Сильно ударили, но чем-то мягким и упругим, как резиновым кулаком.

-- Я тебе что сказал -- чисть раковину! -- зашипел за спиной пухлый. Ладно. Почищу. Убить тебя, сука красноглазая, я всегда успею. А покуда терпения хватит, я буду терпеть. На сколько хватит, увидим. Если суждено всему закончиться здесь, значит, так тому и быть. На продоле обозначилось движение, в кормушке мелькнул камуфляж, открылись тормоза, в камеру гуськом зашли пятеро новеньких с воли, что было очевидно по их перепуганным лицам. Один парень выглядел спокойным, и красноглазый обратился к нему:

-- Ты какой раз в тюрьме?

-- Второй.

-- А эти пассажиры, надо думать, первый, -- констатировал пухлый. -- А ну, брысь отсюда! Чтоб вас слышно не было! Поубиваю на х..!! -- вид у пухлого был кащенский. Народ сбился в кучу у тормозов.

-- Не прикасаться к моему унитазу! -- заорал пухлый. -- На проверке чтоб духу вашего здесь не было! Вы мне здесь и на х.. не нужны! А этого, -- злорадно указал на меня, -- я оставлю, мы с ним в особые отношения вступим. Да, Абдулла?

-- Да, Коля, посмотрим, что это за товарищ Сухов, -- отозвался молчавший до этого предположительно убивец.

-- Снимай ботинки, урод! -- заорал с трясущимися от ярости руками Коля на бледного от страха первохода. -- Они не твои, а мои! Поди, пятьдесят баксов стоят. Ты, сволочь, что, такие бабки -- заработал? Это я их заработал! -- Парень стал спешно развязывать шнурки.

-- Ну его, -- возразил Абдулла. -- Зачем тебе его ботинки. Впрочем, как хочешь.

Коля метался по камере, готовый растерзать того, кто пошевелится. Но никто не шевелился. Оттирая раковину содой, я размышлял. Надо уходить. А это значит не что иное, как выломиться. Кем теперь ты будешь в своих же глазах, да и в глазах арестантов. Если это больница, то здесь она и закончится, далее сборка и, видимо, общак; Косуля скажет -- сам виноват, в лучшей камере не удержался. Если оставаться, то нужно быть готовым остаться навсегда или с тяжелыми последствиями; тогда Косуля скажет -- сам виноват, что не ушел. Коля псих, и его руками могут сделать все, вплоть до того, что я стану убийцей или покойником. Сегодня, здесь и сейчас. Ты готов к этому? Сейчас, когда замаячил вдали свет свободы, когда появилась уверенность в победе -- и где она теперь? А потом будешь рассказывать, как ты не выломился, а вышел из хаты, что в два один один беспредел, и т.д., и останешься ты навсегда насекомым, которое когда-нибудь на свободе будет рассказывать, как мотал срок на Бутырке, скромно избегая маленького неприятного воспоминания. Вот что такое мусорской ход, господа.

Открылись тормоза:

-- У вас все в порядке?

-- Да, в порядке, -- отозвался тот, что второй раз на тюрьме. -- Пошли, старшой, на сборочку. -- И молодежь как ветром сдуло на продол.

-- Эй, забери свои шлепацы! -- швырнул ботинки вдогонку Коля. -- А ты, старшой, завязывай их ко мне подселять. Тебе же хуже будет, ты знаешь -- я за себя не отвечаю.

-- Все вышли? -- осведомился старшой, глядя на меня. -- Есть еще желающие? -- старшой медлил и не закрывал дверь. -- Я спрашиваю, кто еще выходит.

-- Ну, иди, -- обратился ко мне Коля. -- Иди, иди. Что ты стоишь?

Старшой не сомневаясь ждал.

Когда тормоза закрылись, Коля стал молча ходить по камере. Минут через десять, спокойным голосом:

-- Ты не боишься?

-- Нет, Коля, не боюсь.

-- А если я тебя убью?

-- Не убьешь.

-- Почему?

-- Не за что.

-- А мне не надо, чтоб было, за что, -- Коля ухватился резиновыми пальцами за ворот моей рубашки, одновременно наливаясь не злобой, а именно приходя в ярость, и замахнулся другой рукой для удара:

-- Башку расшибу. -- И в это можно было поверить.

Трудны сомнения. Принятое решение все упрощает. Сказать, что было страшно? Нет. Было сожаление, что все закончится столь банально, бездарно и не слишком оптимистически. Глядя на занесенный кулак, можно было предположить два варианта сценария. Естественная реакция или непротивление злу насилием. Решение было такое: как получится. Время замедлилось. Оно всегда замедлялось перед кульминацией спарринга, т.е. когда происходила решающая сшибка -- две-три секунды, в течение которых получалось, что кто-то победил. Все движения, чужие и свои, в эти мгновения становились как в замедленном кино, и было время на размышление, выбор действия. Каждая тренировка, а их было за неделю шесть, заканчивалась двухминутным боем. В каратэ нет весовых категорий. Когда мне однажды достался в соперники неожиданно тяжелый по весу и жесткости каратэк, не было ясно, какую взять тактику. Решение было такое: как получится. Медленно пущенная стрелой нога соперника ударом майя-гири достигла цели: самой болевой точки -- паха. Собственные движения оказались на йоту медленнее, блок гидан-барэ запоздал. Так же медленно стала появляться боль. Еще одного мгновения хватило, чтобы блок перевести в захват ноги соперника, пойти на сближение, сделать заднюю подсечку и -- замедленное кино оборвалось. Соперник со стокилограммовым грохотом ударился спиной об пол, а я уже ничего не мог с собой сделать: в непреодолимой ярости кулак врезался добивающим ударом в упругий лоб лежащей на полу головы. Способность продолжать бой потеряли оба. Победитель не был определен. Все вспомнилось в деталях. Все в том же замедленном пространстве, не выпуская из поля зрения все тело соперника, я сосредоточил существенную часть взгляда на лице Коли, не фокусируя внимания на его глазах, и отрешенно заметил ему: "Все, Коля, хорош". Колина рука ослабла, и время вернулось в обычный режим. Коля куда-то боком стремительно двинулся к решке, будто его оттолкнули, что-то поискал, не нашел и быстро заговорил:

-- Виктор, сыграй с ним в шахматы, на сто баксов, а ты, как там тебя зовут -- Алексей? -- ты будешь за дорогу отвечать, у нас дорога только к соседям вправо, и за котом убирать, он у меня умный, я его воспитал по-вольному, он не знает, что такое тюрьма, вон тряпка около унитаза, он на нее ходит, и не серди меня, это может плохо кончиться, я прямой потомок графа Орлова, меня вся больница знает, а вот ты кто такой, чего тебе в тюрьме надо?

-- Порядочный арестант, заехал случайно.

-- Пассажир ты, а не порядочный арестант!

-- Одно другого не исключает.

-- Ишь наблатыкался. А что же ты, порядочный арестант, как настоящий мужчина, не ударил меня в ответ?

-- Ты, Николай, человек горячий. Я, наверно, тоже не холодный, но быть скорпионом в банке не хочу.

-- Да? А где была твоя принципиальность в жизни! -- стало ясно, что дуэль перешла в словесное русло.

-- На месте. У меня с этим все в порядке.

-- Врешь! Ты всю жизнь врешь!

-- Нет, Николай, не вру.

-- Врешь. Кем ты работал на воле?

-- Много кем.

-- Вот уже и врешь. Ты вообще не работал.

-- Как тебе, Николай, будет удобнее.

-- Как мне будет удобнее? Это ты сам сказал. А если мне будет удобнее твою печень съесть?

-- Ни в чем себе не отказывай.

Коля повел глазами по широкой орбите и вдруг задумался. Это открытие сделал давным-давно один мой знакомый. Многолетняя практика доказала, что фраза "ни в чем себе не отказывай" задевает за живое абсолютно всех. Еще одно гипнотическое ее свойство -- она лишает энергии. Попробуйте -- и убедитесь сами.

-- Так кем ты был по воле? Конкретно.

-- Конкретно много кем. Например, учителем русского языка и литературы.

-- Чего-чего?!

-- Учителем русского языка и литературы средней школы.

-- Это когда?

-- Давно.

-- В советское время?

-- В советское.

-- Это ты учил нас любить Родину и партию, когда меня на новогоднюю елку не пускали за то, что я старовер? Когда я, глотая слезы, с улицы в окно смотрел, как другие веселятся? Это ты не врешь?! -- затушенный пожар разгорался опять. -- Это не врешь ты, у кого не было и нет совести и чести?!

-- С совестью и честью -- это несколько громко, Николай. Советская практика показала, с этим, думаю, ты согласишься, что как раз тот, кто говорит о совести и чести, чаще всего не имеет к ним отношения. Мне стыдиться нечего, кроме собственных заблуждений, а заблуждается каждый, кто-то иногда, кто-то всегда. Учителем я долго не был, и чем-чем, а заблуждениями советской идеологии, к счастью, почти не страдал. Так что, Коля, здесь ты неправ.

-- Я всегда прав, -- отрезал Коля, выслушав такое возражение почему-то с явным удовольствием.-- Давай, садись к столу, посмотрим, что ты за игрок.

-- На сто баксов, братан! -- активизировался Абдулла-Виктор.

-- Нет. Без интереса. Или не играем.

-- На сто баксов, я сказал.

--- Нет. Ста баксов у меня нет. Играть не буду. Вот, хочешь, баул могу поставить, -- я притянул грязную, как у бомжей с помойки, сумку.

-- Фу, -- с отвращением поморщился Коля, достал большой чистый полиэтиленовый пакет, протянул мне, -- на, возьми, а этот выкинь на проверке. Гулять мы не ходим, а мусор вынести можно.

-- Ладно, -- смягчился Виктор, -- если я проиграю -- выполняю твое желание, ты проиграешь -- выполнишь мое.

-- Хорошо, Виктор, как скажешь, так и будет.

-- Я играю белыми.

-- Давай, Виктор, ни в чем себе не отказывай. -- при этих словах Коля заинтересованно обернулся в нашу сторону и чуть недоуменно улыбнулся.

-- Где ж так давали, -- ответил Виктор-Абдулла и двинул пешку вперед, и это бесповоротно означало, что я ступил на самую опасную тюремную стезю. Когда белый король получил мат, Виктор потребовал исправить случайность. Когда он проиграл седьмой раз подряд, я предложил прерваться. Виктор согласился:

-- Ладно, завтра продолжим. Куришь?

-- Курю.

-- А что весь день не курил?

-- С вами покуришь. То знакомиться, то в шахматы. А то, может, и курить нельзя?

-- Можно. Кури. Николай не курит, я курю.

-- Николай, ты не против, если курильщиков будет двое?

-- Кури, кури. Тому, кто в хате убирается, в сигаретах отказать нельзя.

-- Так, значит, убираться мне не только за котом. Ладно, это я тоже переживу.

-- Как, Виктор, насчет желания.

-- Мы же шутили, братан. Ведь шутили?

-- А ты сомневаешься?

К вечерней проверке привычно захлопали издали тормоза, застучали по решкам и шконкам деревянные молотки. Виктор и я встали с руками за спину. Вошедшего проверяющего Коля встретил сидя по-турецки на шконке под решкой.

-- Почему не встаешь? -- зловеще спросил проверяющий.

-- Не хочу, -- ответил Коля. Проверяющий сделал движение, но был ухвачен за рукав вторым вертухаем:

-- Оставь его, не надо, пусть сидит, я тебе потом расскажу. Кто выходит из хаты? Ты выходишь? -- глядя на меня, спросил вертух.

Я не ответил. Тот подождал, помялся у двери и закрыл ее.

-- Николай, ты по какой статье заехал? -- поинтересовался я после столь дивной картины.

-- Людоедство.

-- А ты, Виктор?

-- У меня бандитизм и убийство, но это они не докажут.

Наступило затишье, разгадывание кроссвордов, ужин, приготовленный Колей из совершенно нетюремных продуктов, извлеченных из холодильника. Дискуссия продолжалась почти вяло:

 

-- А все-таки, что же ты мне не ответил на удар? -- сказал Коля.

-- По воле разберемся.

-- А если я тебя за такие слова ударю?

-- То я не отвечу.

-- Нет, Николай, -- решительно покачал пальцем Виктор. -- Нельзя. Я все понял. Алексей -- это камень. Этот камень его и утянет на дно. Но не здесь.

-- А мне до фонаря, -- без какой-либо горячности отозвался Коля, причем красные глаза его постепенно сделались карими. -- Я все могу. У меня костей нет в руках, а я могу делать что угодно. Не веришь? Врачи тоже не верят. Рентген сделали, а все равно не верят.

Оставалось только согласно кивнуть головой, нельзя будоражить больного.

-- И полчерепа у меня из пластика. Меня когда в лимузине взорвали, была груда мяса. Но у меня энергия такая -- я регенерируюсь.

Я кивнул.

-- Как ты думаешь, Алеша, может кисть человеческая работать без костей?

-- Не знаю, Николай, тебе виднее, -- попытался уклониться я.

-- А ты попробуй, -- вкрадчиво сказал Коля, -- не стесняйся, -- и протянул мне руку: "Жми сильнее, щупай, ломай, не бойся".

-- Я не боюсь, -- холодея ответил я: на ощупь в кисти руки кости отсутствовали. Медленно закружилась голова в страшных предположениях: сошел-таки с ума; гипноз; психотропные препараты?.. Нет, ничего подобного, кажется, нет. Налицо факт: костей в руке нет.

-- Я не человек, -- продолжал Коля. -- Вернее, человек, только без ограничений. Знаю пять языков, в том числе язык инков, денег у меня одиннадцать триллионов долларов, яхта, банк; я могу добиться всего, чего хочу.

-- Почему же ты в тюрьме? -- поинтересовался Виктор.

-- Я, как настоящий мужчина, рожден для испытаний и всегда добиваюсь своего. Я потомок графа Орлова. Смотри -- похож? -- Коля повернулся в профиль.

-- И правда, похож, -- соврал я.

-- Вот, -- довольно согласился Коля. -- А пацан у меня умница, я его воспитал, как человека. Куклачев мне в подметки не годится: он к кошкам как к животным относится. А кот -- это воплощенная идея. Как человек. Мальчик мой, иди ко мне, -- не меняя тона, позвал кота Коля. Задорный кот, весь день носящийся по хате, летающий по шконкам и неустанно развлекающийся ловлей тараканов, стремительно оторвался от своих затей и оказался на коленях у хозяина.

-- На, поешь, -- Коля дал ему с руки кусок мяса. -- А теперь иди. -- Кот спокойно слез на пол и пошел по своим делам. Ужин закончился, разговоры утихли. Я лежал на нижней шконке и размышлял о многообразии мусорского хода. Через несколько часов Коля обратился к Виктору:

-- А ведь Алеша мне не верит. Я видел, как он мне не поверил, когда я сказал, что кот приносит мне брошенную палочку. Придется пожертвовать веником. Леша, оторви от веника несколько прутьев, нарежь десяток палочек. Вот, ножик возьми. -- Я аккуратно взял нож так, чтобы не остались отпечатки пальцев, и сказал, что обойдусь без него.

-- Не верит, -- подтвердил Коля.

Приготовленные палочки я отдал ему, а он тут же про них и забыл, к моему душевному облегчению; совершенно не хотелось выслушивать, что кот не в настроении или устал. Более всего устраивало отсутствие приступов психопатии в хате. Разговор ушел в дебри, в которых имели место философия вперемешку с фантастикой и элементами шизофрении и интерес к тому, сколько у меня денег, знаю ли я кое-кого из Минфина, братвы и т.д. Коля оказался верующим, субъективным идеалистом крайнего толка, похлеще чем Беркли, и, быть может, действительно не человеком.

-- Смотри, -- поменял тему Николай. -- Пацан, принеси-ка мне эту палочку, -- обратился он к коту и бросил кусок прута к тормозам. Кот сорвался с места и, урча и улыбаясь, пришел назад с палочкой в зубах. Подошел к Виктору, поднял морду, потом ко мне, поступил так же, после чего пошел к Николаю.

-- Правильно, молодец, Вите показал, Алеше показал, теперь отдай папе, -- кот почтительно положил палочку перед Николаем.

-- Как зовут кота? -- спросил я.

-- Никак. Кот. Он рожден свободным и в имени не нуждается.

Палочки Коля швырял на шконки, под шконки, на подоконник под решеткой, и кот исправно их приносил. Если Коля говорил, что добычу нужно показать только Виктору или мне, кот так и делал. И так далее. Коля передал мне один прут и предложил поговорить с котом. Брошенный мной прут кот принес, но, не взглянув ни на кого, -- Николаю. Засыпая, я был склонен предполагать, что если не разума, то рассудка все-таки лишился. Частичное подтверждение тому явиться не замедлило. Лежа на спине, я подумал, что ученый кот может затеять игру со мной, залезет под шконку и из-под нее цапнет меня когтями за правый глаз. Поэтому я закрыл правый глаз ладонью и попытался заснуть. Не удалось. Потому что вскорости по ладони, закрывающей глаз, настойчиво застучала из-под шконаря упругая кошачья лапа. Йод в хате был.

Более длинных тюремных суток до сих пор не было.

На другой день вызвали к врачу, и сомнения рассеялись: это больница.

-- Какие лекарства от головы принимали на воле? -- приветливо осведомилась женщина в белом халате.

-- Циннарезин, кавинтон.

-- Циннарезин у нас есть, -- обрадовалась женщина и не без гордости открыла створку шкафа, где на полке лежали зеленые упаковки лекарства.

-- У врача был? -- спросил Коля. -- Чему так радуешься?

-- У них есть циннарезин, это то, что мне нужно.

-- У них есть нужное тебе лекарство, и они тебе его дадут? -- глядя как на психически нездорового переспросил Коля, стараясь убедиться, не ослышался ли он.

-- Да, именно так.

-- Ты в это веришь? -- лаконично усомнился Николай.

После того, как в течение нескольких дней Виктору, Коле и мне раз в сутки передавали "лекарства", а именно по одной таблетке глюконата кальция в день каждому, несмотря на то, что, например, заболевание Виктора -- сломанное ребро, -- стало понятно, что в Бутырке в среднем по больнице температура нормальная. Заглянула в кормушку главврач и передала Коле цветок в маленьком горшочке:

-- Глядите за ним, а то завянет.

-- Не завянет. Мы в ответе за тех, кого приручили.

-- Кто это сказал -- знаете?

-- Конечно. Маленький Принц Лису.

Тетенька улыбнулась, кивнула и ушла.

Ха-рошая х...., как говорил один мой знакомый...

Пошли в баню. -- "Ты там поаккуратней, старайся кожу не повредить, не поскользнись ненароком, а то ходишь скрюченный как саксаул. Там и спидовые, и тубики, и гепатитчики моются. А то и менингит бывает. Это вообще смерть на месте. Мыться будем сколько хотим, но стирать вещи лучше в хате -- безопаснее" -- наставлял Коля. В банный день обитатели больничных хат пересекаются на продоле и в самой бане. Завидев Николая, некоторые арестанты вжимали голову в плечи, а некоторые уважительно приветствовали, а он шел с тростью(!) прихрамывая и надменно смотрел вперед:

-- Сегодня опять два один три не вышла в баню. Ничего, я их достану.

Когда на решке идет разговор, нельзя ругаться, оскорблять, глумиться, решка -- это дорога голосом, а дорога -- это святое, но иногда народ срывается. Кто-то из хаты 213 непочтительно поговорил с Колей на решке и отказался назвать себя, за что Коля обещал покалечить всю хату. Вчера оппонент кричал в ответ о понятиях, а сегодня хата не вышла в баню в полном составе.

Так потекли спокойные дни. Изредка Коля взрывался, но уже в дискуссиях с Виктором, и было это нестрашно, потому что Николай стал обыкновенным сокамерником. Согласие с его некоторыми невероятными утверждениями, каких было множество, и спокойное отрицание того, что я не приемлю, постепенно уравняло нас в правах, а когда Коля молча взял тряпку, вымыл пол и убрал за котом, я его про себя простил.

-- Знаешь, что было бы, если бы ты тогда на проверке вышел из хаты? -- сказал как-то Николай.

-- Знаю.

-- Нет. Не знаешь. Пошел бы прямиком к петухам, и в..... бы тебя по беспределу. Но теперь тебе нечего бояться. Во всей тюрьме тебя никто не посмеет тронуть.

Вдаваться в подробности я не стал. Сигарет было вдоволь, их подгоняли Коле через решку в знак уважения. Еды вдосталь. Подоспела и мне передача, холодильник был забит. Не хватало прогулок, но одного в хате не оставляют и гулять не пускают, а Коля на этот счет был в полном отказе. Глядя как Виктор проигрывает одну партию за другой, Коля сел сыграть со мной. Более странной логики игры я не видел. Это была бы паранойя, если бы не результат: выиграть удалось с большим напряжением. Во время игры началась проверка. Открылись тормоза, Виктор встал перед проверяющим. -- "Сиди, не вставай, пошел он на х.." -- сказал мне Коля. Вот тебе и на. -- "Нет, я встану" -- возразил я.

-- Все на коридор, -- скомандовал старшой. Мы с Виктором вышли. В хате последовал диалог:

-- Пошел на коридор!

-- Я не пойду.

-- Пойдешь.

-- Если я пойду, то ты пожалеешь.

-- Ах, так? Ну, ладно, сиди. Посмотрим, кто пожалеет. Почему у тебя трость?

-- А я больной. Мне разрешено.

-- Кем разрешено?

-- Главным врачом.

-- Я проверю. Заходим в хату!

На следующий день после столь невероятных для Бутырки событий меня заказали с вещами.

-- У тебя, говоришь, срок содержания под стражей истек? -- сказал Виктор, -- давно?

-- Две недели.

-- И продления не было?

-- Нет.

-- Хозяину заяву писал?

-- Писал.

-- На свободу идешь. В девять утра освобождают. Все-таки нелегко на свободу людей провожать. А мне сидеть и сидеть. Выйдешь, загони мне блок кубинских сигарет.

-- Да, похоже, на свободу, -- согласился с Виктором Коля. -- А все-таки он участвовал! Его, наверно, просто кинули. Ладно, Алексей, если вдруг не на свободу, отпиши. Сюда, правда, малявы с общака долго идут через перевал, но -- будет в чем нужда, поможем, чем можем.

-- Какой перевал? -- переспросил я, пропустив мимо ушей слова о моем участии.

-- Хата на спецу. Там мульки все в одном месте собираются. Ответственное место.

-- Думаешь, отправят на общак?

-- Не знаю. Может, через час будешь водку пить и петь "па-а тундре...". Водку пить через час было не дано. Как только вышел на продол, кормушку хаты 211 захлопнули. Наискосок напротив были распахнуты двери. Рано утром там было слышно серьезное движение, кого-то пиздили не по-детски, кто-то орал не своим голосом, по продолу летали со звоном шлемки, неистово матерились вертухаи. -- "Иди туда" -- тихо сказал старшой. В хате на пять шконок было пусто, не считая грязной занавески у дальняка. У дубка маячил двухметровый субъект, его вещей не было видно. На шконках ни одного матраса, голый металл, холодно, не то что в два два один. На свободу я уже не надеялся, поэтому переход в другую хату лишних нервов не истребил. Напротив, с радостью отметил, что остался в том же коридоре, т.е. на больничке. Общение с Колей осточертело, запах свободолюбивого кота я уже ненавидел, сытая жизнь без прогулок в два один один обрыдла и, наконец, закончилась, а главное, очередной мусорской ход потерпел неудачу. Коля, конечно, может написать куму какую-нибудь хрень, но не он, так кто-нибудь другой, главное -- никто теперь не скажет, что я сломился с больницы. То есть на душе был праздник и уверенность, что когда-нибудь все будет хорошо. Кажется, это была хата 216, но это уже не важно.

-- А где остальные? -- поинтересовался я у субъекта, на радостях протянув ему руку. -- Меня зовут Алексей.

-- Меня Гоша, -- ответил тот и уклонился от рукопожатия.

-- Один в хате?

-- Не-е, -- проблеял Гоша, -- их всех на сборку забрали, а меня -- нет!

-- Так это у вас с утра шум был?

-- Да.

-- За что всех забрали?

-- Я и сам не знаю, -- глядя вбок, ответил Гоша. -- Меня тоже вызывали и опять сюда привели.

-- Что хотели?

-- Да кто их знает.

Мутный субъект. А ну-ка, внимание. Радость в тюрьме -- первый признак перемены к худшему. Как говорится, солнечная погода -- это к дождю.

-- Ты, Гоша, на какой шконке отдыхал?

-- На этой, -- Гоша указал на ближнюю к тормозам верхнюю.

-- Дорога есть?

-- Да я туда и не подходил.

Я занял место под решкой, закурил и стал ждать, какие будут движения.

-- Гоша, курить будешь?

-- С удовольствием, -- отозвался Гоша, подошел и потянул пальцы к моей пачке.

-- Стоп, Гоша. Не горячись, -- я достал сигарету и положил на соседнюю шконку.

-- Только у меня спичек нет.

Я зажег спичку, Гоша повел ладони к сигарете. Жест порядочного арестанта -- прикрыть ладонями поднесенный огонь, касаясь руки того, кто держит огонь. Отведя горящую спичку в сторону, я дал понять, что прикосновение нежелательно. Гоша убрал руки за спину и прикурил. В отношении него ясность возникла полная.