В записях участкового семья Вовы Калюжного значилась как неблагополучная. Отец-работяга любил «заложить за воротник» с друзьями после смены, а потом устроить разгон домашним. Мать пару лет терпела побои и унижения, потом забрала с собой маленького Вовку, бросила свой двухкомнатный кооператив на мужа и уехала в деревню к матери. Там их через полгода и застала телеграмма о том, что Калюжный-старший, будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения, захлебнулся в луже недалеко от дома. Его смерть была более чем нелепая, и родственникам на похоронах было стыдно смотреть людям в глаза. Вовка по этому поводу плакать не собирался. В свои четыре года он уже хлебнул горя: однажды ночью пьяный отец чуть не задушил подушкой плачущего от боли Вовку, когда у него резались зубы. Он лупил его нещадно за малейшую провинность, а однажды по пьяни вывернул на него чайник с кипятком, оставив жуткий шрам на правой ноге. На крики и матюги Вова уже не обращал внимания, орал только, когда отец бил мать и за это под горячую руку регулярно получал за компанию. Глядя на успокоившегося навсегда отца, он, скорее подсознательно, испытывал чувство облегчения, понимая, что всего этого кошмара больше не будет. Но, видя, как убивается мать, он, крепко вцепившись в ее шею, наотрез отказывался слазить с ее рук. Когда его все же оторвали от нее на кладбище, он устроил истерику от обиды и злости на взрослых, невольно подлив масла в огонь и заставив дружно пустить слезу сердобольных старух и друганов-алкашей отца.

Последующие годы перед школой Вова почему-то помнил не очень хорошо, но некоторые воспоминания все же засели в памяти на всю жизнь.

Детский сад, бабушка, редкие встречи с мамой, которая вкалывала на двух работах, вечно грязный двор с неизменной кучей песка, где происходили баталии с соседскими мальчишками за игрушки. В конце концов Вова понял, что прав всегда тот, кто наглее и сильнее, и однажды лопаткой раскроил голову мальчишке, который тиранил всех младших во дворе. Скандал был страшный, голову ненавистного тирана выстригли налысо и зашили в местной поликлинике, а плохо засыпанная песком лужа крови несколько дней чернела посреди двора. Вовка был наказан по полной программе: он получил ремня от матери, два часа отстоял в углу на коленях, и ему было запрещено три дня кататься на любимом трехколесном велике. Хлюпая носом после экзекуции и слушая, как мать ругается на кухне с родителями этого мальчишки и пытается свалить вину за происшедшее на них, он вдруг понял, что все сделал правильно. Когда же он наконец появился во дворе, на него смотрели с уважением и опаской даже дети постарше.

В школе Вова начал отставать чуть ли не с первого класса. Он любил слушать, но писал как курица лапой, а после первых же замечаний учителя замкнулся и почти никогда не отвечал на уроках. Учеба ему быстро надоела, он с трудом высиживал уроки и мчался на улицу, до прихода матери с работы шляясь с пацанами по дворам. А ей действительно было тяжело: год назад умерла бабушка, и все заботы по дому окончательно свалились на нее. Он видел мать только утром, когда она уходила на работу, и вечером, когда, уставшая, пыталась разгрести гору накопившихся домашних дел. Время от времени вместе с ней приходили какие-то незнакомые мужчины, и тогда мама рано укладывала Вову спать, а они допоздна сидели на кухне, гремя посудой и дымя сигаретами. Однажды ночью Вова проснулся и услышал тихие голоса и непонятные ему звуки, доносившиеся из спальни. Ничего не понимая, он вылез из-под одеяла, и стал тихо звать мать. Звуки моментально стихли. «А ну спать! Быстро!» — раздался из темноты мужской голос. «Не трогай мамку…», — почему-то всхлипнув, попросил Вова. «Вовочка, сынок, все в порядке, иди спать», — ласково попросила мать. Она появилась в дверях, завязывая пояс наспех накинутого халата, подошла к его кровати и присела на корточки, гладя его по голове: «Ты чего, глупенький? Чего ты проснулся? — чмокнула она его в щеку. — Дядя хороший, он маму не обидит». Вова покорно побрел к постели. Утром она была в прекрасном настроении, напевала какую-то песню, и все время гладила его по голове. Так было каждый раз, когда к маме приходили мужчины. Но все равно Вова частенько просыпался по ночам и настороженно прислушивался к звукам, доносящимся из спальни.

К четвертому классу Вова был одним из худших учеников школы. Он едва не остался на второй год, и с полным набором троек в табеле со скрипом был переведен в пятый. Мать, как всегда, не успела на годовое родительское собрание, и классуха написала ей очередное послание, которое Вова привычно вырвал из дневника и выбросил. Его ждали каникулы и друзья-старшеклассники, с которыми ему предстояло прошататься по улицам все лето.

Тем летом Вова Калюжный впервые взял чужое. Мать не всегда выделяла ему мелочь на карманные расходы, поэтому старшие пацаны, с которыми он гулял, обычно давали ему добить бычок или угощали лимонадом. Равным среди них он не был, но и не шестерил, как другие. Поэтому такая зависимость его никак не устраивала. И однажды он решился: около кинотеатра появились двое мальчишек из его школы. Они стояли у касс, и один из них подсчитывал мелочь, перебирая ее пальцем на ладони. Вова подошел к нему и, ни слова не говоря, сгреб у него всю мелочь. «Отдай!» — кинулись к нему пацаны, но он уже скрылся за углом кинотеатра и побежал к детскому садику, где его ждали друзья. Туда так бесцеремонно ограбленные мальчишки сунуться не решились и, понурив головы, пошли прочь.

«Ты че так запыхался?» — спросил его Сергей. Он был самый старший в их компании, закончил восемь классов и подал документы в «бурсу». «Да, так… Немного денег отобрал у придурков, — ответил Вова, улыбаясь. — Сейчас посчитаю… Ого! Полтора рубля!» «Круто! — присвистнул Сергей. — Это надо отметить. Как раз на бутылку «гнилухи» и закусон хватит». Он обнял малого за плечи, и все пошли в гастроном, где добрая тетка давала Сергею спиртное.

…Вечером мать пыталась влить в него литр раствора марганцовки, чтобы промыть желудок. Вова выпил с ребятами стакан вина «на характер» и через двадцать минут уже ничего не соображал. Друзья привели его домой, поставили у дверей и позвонили. Когда мать открыла и в квартиру ввалилось ее пьяное чадо, их уже и след простыл. Его вырвало прямо в коридоре, и она сразу все поняла. Два часа она пыталась его уложить, но Вовка никак не мог уснуть и поминутно, шатаясь и цепляя мебель, бегал к унитазу. Когда же он наконец угомонился, мать, глотая слезы, заперлась на кухне и дрожащими руками подкурила сигарету, жадно втягивая дым. Она вдруг впервые задумалась о том, что с сыном происходит что-то неладное…

К концу лета Вовка научился нехитрым премудростям получения легких денег, беря «на понт» своих и залетных. Он нагло просил дать ему денег у выбранной жертвы, которая зачастую была на несколько лет старше его. Когда ему грубо отказывали, из-за угла вываливала вся его компания: «Слы, ты че это маленького обижаешь?» Если хлопец не выворачивал карманы и не отдавал всю имеющуюся у него наличность сразу, то он все равно отдавал ее, но при этом еще и получал по роже. Причем делал это никто иной, как Вова, которого подначивал Сергей. И не дай Бог, если пацан оказывал сопротивление — его месила вся братва. Вовке дико нравилась такая безнаказанность. Он перезнакомился со всеми сявками на районе, пару раз по-настоящему подрался, заработав «бланши» под обоими глазами и разбитый нос. Но оба раза стоял до последнего, и бился, пока его не оттаскивали. А с наступлением осени они стали ездить в общежития студгородка, где таким же образом «бомбили чертей», тут же просаживая все отобранные деньги на выпивку и жратву.

Перед самым Новым годом в дом Калюжных пришла повестка из милиции, в которой говорилось, что Вове и его маме надлежит явиться в детскую комнату. Когда они вместе вернулись домой, она, закрыв дверь, тут же влепила Вове затрещину. Он молча стерпел, но так глянул на мать, что она застыла с поднятой рукой, больше не посмев его ударить. Засыпая, Вова слушал всхлипывания матери на кухне и вдруг понял, что ему совершенно ее не жаль, а ее беспомощность даже забавна. Он вспомнил ее удивленное лицо, когда перечисляли все его «подвиги», и ее слезы, когда сообщили, что ставят его на учет. Вовке почему-то стало весело, и он спокойно и безмятежно уснул.

Шестой класс Вова Калюжный почти весь прогулял, а в седьмом его оставили на второй год. И тогда он решил вообще больше не ходить в школу.

На любовном фронте у матери творилось что-то неладное. Она все чаще запиралась на кухне с подругами-жалельщицами и по полночи с ними пьянствовала, совершенно забросив сына. Вскоре ее выгнали с работы, и она стала перебиваться мытьем подъездов и уборкой в забегаловках, где с ней рассчитывались водкой и разными объедками. Домой Вова приходил теперь редко, больше для того, чтобы отоспаться, выкупаться и постирать вещи, но видел одну и ту же картину: маму в компании пары-тройки «синих» существ непонятного пола, неизменно предлагающих ему выпить. «А это мой сыночек пришел, — пьяным голосом каждый раз представляла его мать. — Иди, посиди с нами, выпей…» Но он всегда отказывался и запирался в своей комнате, куда заходить запрещал даже матери, которая устроила себе лежбище на куче грязного тряпья, сложенного в гостиной на диване. Квартира провонялась сигаретным дымом, нестираным барахлом и еще черте чем, что в целом стало напоминать смрад типичного притона алкашей. Вова все больше ненавидел ее за то, во что она превратилась, и дал себе слово, что никогда так не опустится. Но денег катастрофически не хватало даже на еду, не говоря уже об одежде, из которой Вовка давно вырос. Ему стыдно было ходить в перешитых обносках и рваных кроссовках, и он решил провернуть что-то серьезное.

Узнав, что в родной школе уволился грозный дед-сторож, и его место заняла совсем старая бабуся, Вова и еще трое ребят из его компании собрались совершить набег на «музыкалку» в актовом зале, в которой за фанерными дверями с замочком-брелком хранилась школьная аппаратура и инструменты. Заранее договорившись с каким-то армянином на рынке, что он заберет усилитель, магнитофон, колонки и три электрогитары за триста рублей, они дождались, когда сторожиха уснула, выломали замок на дверях черного входа и проникли в актовый зал. Украденную технику растащили по домам, а наутро собрались ехать к армянину. Все прошло тихо и без происшествий, и они улеглись спать.

Вова проснулся от настойчивого звонка в дверь. Глянул на будильник — девять. «Блин, проспал! Наверное, пацаны пришли…» Но вместо них на пороге стоял участковый и еще два милиционера. Вова от удивления открыл рот, а участковый, ни слова не говоря, пошел в его комнату и вытащил из-под кровати магнитофон и усилитель, украденные в школе. «Ну что, Калюжный, допрыгался? Сержант, давай-ка, зови сюда понятых». Вовка стоял белый как стенка, пытаясь собраться с мыслями, и втайне надеясь, что все это ему снится. Как в тумане он видел входящих соседей, мечущуюся по комнате мать в грязной ночной рубашке, участкового, пишущего что-то за столом… Потом его попросили одеться, крепко взяли с двух сторон за локти и повели к «воронку». Сон закончился, когда его привезли в райотдел и втолкнули в камеру, где на скамье, подперев руками голову и покачиваясь из стороны в сторону, сидел замызганный пьяный мужик. Он вскинул мутные глаза, с трудом навел резкость и удивился: «Пацан, а тебя сюда за что?» Вовка смолчал, а мужик вдруг вскинулся и заорал в зарешеченное окошко на двери: «А-а-а, менты вонючие! Мочить вас всех надо!» Вова в ужасе отскочил в угол, когда дверь открылась и в камеру вломились двое дюжих ментов, принявшихся с остервенением охаживать крикуна по чем попало руками и ногами. Его били до тех пор, пока он не потерял сознание, а потом за ногу куда-то утащили. Двери снова с лязгом захлопнулись, и Вовка остался один на один с неизвестностью.

Он просидел в камере часов до двух дня, и в конце концов уснул, сидя на скамье.

Разбудил его лязг ключей в дверях камеры и окрик: «Калюжный, а ну-ка на выход, мухой!» Вовка сложил руки за спиной и пошел впереди милиционера на второй этаж, где в обшарпанном кабинете его ждал следователь. Он сказал, что хоть несовершеннолетнего и положено допрашивать в присутствии родителей, он вынужден будет допросить его без матери: как только его забрали, она тут же напилась до невменяемого состояния и снова завалилась спать. Вова криво ухмыльнулся, совершенно не удивившись. В ходе допроса выяснилось, что трое его друзей уже дали показания, причем все как один заявили, что ограбление было его эксклюзивной идеей, а они пошли с ним в школу за компанию. Он, пожав плечами, ничего не стал отрицать. Потом его снова отвели в камеру, а через час следователь провел очную ставку с подельниками. Родители его друганов в один голос твердили, что это Вова во всем виноват, что он плохой, а их дети — ангелы и все случившееся не более чем досадное недоразумение. И после очной ставки Вова стал «паровозом» — главным обвиняемым в этом уголовном деле. Его подельников отпустили домой под подписку о невыезде, а он отправился в следственный изолятор.

Камеры для малолеток были рассчитаны на двенадцать человек. Это правило, в отличие от камер для взрослых, соблюдалось безукоризненно, и в них никогда не забрасывали народу больше положенного. Кроме пацанвы от четырнадцати до семнадцати лет, в камере для малолеток находился «пахан» — взрослый подследственный, который должен был следить за порядком. После шмона, медосмотра, снятия отпечатков пальцев, получения алюминиевой посуды и скатки — матраца, куска серой простыни, подобия подушки с рваной наволочкой и одеяла — Вовку отвели в его новую квартиру. На районе он часто общался с теми, кто бывал на «малолетке», поэтому знал многие из местных правил. Его приняли, указали на нару, расспросили и напоили горячим кипятком с вареньем. Он ждал каких-то подвохов, «прокладок», но пока ничего не происходило, и вскоре камера уснула.

Утром тюрьма начала свою обыденную жизнь с завтрака, который разносили по камерам баландеры — заключенные, оставшиеся отбывать свои срока в тюремной «рабочке». Вовка вместе со всеми пошел на прогулку, а когда вернулся в хату, его кроссовки бесследно исчезли. Вместо них под его нарой стояли жуткого вида шкары, которые по всей видимости носил не один десяток заключенных. Вовка насупился, повернувшись к сокамерникам: «Чья работа?» «Ты че, паря, мы же все вместе на прогулку ходили, — ответил самый старший и здоровый из пацанов. — Может ты хочешь кому-то что-то предъявить?» «Ладно, будет видно, — ответил Вовка. — Но я эту подляну так не оставлю». «Ладно доски прибивают! Ты, если хочешь сделать предъяву, то делай, а то следствие он собрался тут проводить, как мент…» По всем тюремным законам это было прямое оскорбление, на которое нужно было либо достойно ответить, либо проглотить, причем второй вариант влек за собой массу неприятных последствий. Вовка долго не думал: он подошел к своей наре, снял с быльца полотенце, схватил со стола литровую кружку, пропустил полотенце сквозь ручку кружки и завязал узлом, перехватив свободный конец. Затем, зажав в кулаке грозное тюремное оружие с болтающейся на полотенце кружкой, он с размаху заехал им верзиле по черепу. Удар получился неожиданно сильным и звонким. Кожа на бритой голове лопнула, и все лицо здоровяка в момент залила кровь. Он согнулся, зажав руками рану и пытаясь остановить кровь, и тут Вова дал ему «с носка» в лицо. Тот упал навзничь без сознания. Все это длилось пару десятков секунд, а в следующее мгновение окаменевший от происходящего «пахан» очухался и стал ломиться в дверь камеры с криками: «Дежурный, дежурный! У нас драка!!! Убивают! Срочно зовите лепилу!» Вовка спокойно отмотал полотенце от кружки, вернул его на место, а кружку поставил на стол. Потом уселся на нару и стал ждать.

Опера били Вовку прямо в коридоре на глазах у всей хаты, выстроенной тут же у стены. Он старался не кричать, но куски резинового шланга с чем-то увесистым внутри причиняли такую боль, что терпеть ее мог только мертвый. Узнав у прибежавшего из медчасти шныря, что с Вовкиным сокамерником ничего страшного не произошло и он отделался легким испугом и очередным шрамом на голове, они успокоились и завели всех обратно в камеру. Опера, огрев Вовку еще пару раз по заднице и ногам, пообещали, что в следующий раз посадят его «на трубу» — раздев наголо, на всю ночь прикуют наручниками к водопроводной трубе в баландерской комнате в конце коридора — и тоже загнали пинками в хату.

После этого инцидента Вовку зауважали. Даже «пахан» его побаивался, называл «безбашенным» и угощал сигаретами (курить малолеткам было строго запрещено).

Через четыре месяца состоялся суд, Вовка получил два года, а его подельники отделались условными сроками. Мать так и не принесла ему в тюрьму ни одной передачи, да он, собственно, на нее особо и не рассчитывал. В камере все делились между собой, и он не голодал.

Вскоре Вовку этапировали на место отбытия срока, и Куряжская колония для малолетних преступников приняла его с распростертыми объятиями.

Вернулся Вова Калюжный домой через год и четыре месяца, попав под амнистию.

На дворе стояло бабье лето, и солнце сквозь пожелтевшие листья все еще ласкало начинающую готовиться к зиме землю своими теплыми лучами. Подойдя к своему дому, Вовка вдруг остановился, минуту поразмыслил и повернул в другую сторону. Он решил сначала навестить друзей, которые наверняка до сих пор заседали в детском садике, облюбовав один из заросших кустарником павильонов. При себе у него было двадцать три рубля сорок копеек денег, старый рюкзак со скудными пожитками — барахлом и сухим пайком, выданным ему в дорогу — да справка об освобождении. Пробравшись сквозь дыру в заборе, он без труда по матюгам и ржанию нашел приятелей и совершенно неожиданно появился перед ними. Все на мгновение затихли, удивленно глядя на нарушителя их уединения. «Епть, Вовка, это ты что ли?!» — шагнул к нему Серега. «Ага, я. Вот, откинулся…» — заулыбался Вова. «Братуха, вот это да!» — Сергей бросился его обнимать, а за ним и другие пацаны стали хлопать его по плечам и поздравлять с возвращением. Кто-то уже наливал в стакан вина, кто-то угощал сигаретами… Вова, конечно, сильно изменился. В свои неполные шестнадцать он выглядел старше года на два. Его бритая голова была сплошь в шрамах, а переносица перебита и немного смещена. Шрамы от порезов украшали и внутреннюю сторону его предплечий, а на фаланге безымянного пальца левой руки был выколот перстень. Для пацанов все это было неизменной атрибутикой уголовной романтики. Но только один Вовка знал, чего по настоящему все это ему стоило…

Когда пропустили по первой, все расселись по остаткам скамеек и столиков и приготовились слушать. Вова заметил, что среди ребят нет его подельников. «А где эти кони педальные, подельнички мои, мать их?» — спросил он Сергея. «Они с нами не гужуются, поступили куда-то. В технари какие-то и один в бурсу, что ли… А что, соскучился?» «Да видал я их… Я один, получается, срок за всех потянул, а они условными отделались. Но за меня, понятно, платить было некому… Хоть бы передали чего за все это время… Кстати, как там моя маманя? Жива хоть еще?» «Да… Как тебе сказать? Совсем сбухалась. На хате у тебя вся алкашня с района собирается. Соседи через день ментов вызывают, но никто ничего сделать не может. Ходили слухи, что собирались на ЛТП ее отправить, но пока тишина…» Вовка сделал глубокую затяжку и нервно стряхнул пепел: «Ничего, я разберусь… Вот сука! Верите, ни одной передачи не принесла, ни одного письма за весь срок не написала… Домой вообще идти не хочется, рожу ее пьяную видеть». Он сплюнул сквозь зубы и снова глубоко затянулся. Сережа подлил ему вина в стакан и озабоченно попросил: «Ты смотри на втюхайся ни во что! Участковый теперь за тобой будет все время пасти, имей в виду, и не дай Бог чего — сразу копать под тебя начнет, ты ж его знаешь. Он тут уже всех достал. Слышь, Вовчик, ты зови, вдруг чего, вместе померкуем, может, придумаем что-нибудь, поможем…» «Благодарю, но я сам попробую. Ладно, мужики, схожу я все-таки домой, посмотрю, что к чему… Вечером увидимся».

Завидев Вову, вечно сидящие у подъезда бабки, открыв рты от удивления, молча проводили его армейским «равнением на…». Едва войдя в подъезд, он услышал громко поющие пьяные голоса, доносящиеся из его квартиры. Остановившись перед дверью и немного послушав, он позвонил. Голоса моментально стихли, потом послышались шаркающие шаги, дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель высунулась незнакомая баба с подбитым глазом: «Тебе чего, пацан?» Вова молча толкнул дверь, отодвинул в сторону бабу и вошел в прихожую. В нос шибанула вонища, похожая на ту, которой он нанюхался в тюрьме. Из кухни на него удивленно смотрели два мужика и жуткого вида тетка, еще похлеще той, которая открыла ему двери. Матери среди них не было. «Значит так, — властно приказал Вова. — Собрали свои манатки, и чтоб через минуту тут никого не было!» «Да кто ты такой?…» — поднялся из-за стола один из мужиков. «Миша, сядь, это Валькин сын вернулся, — остановила его женщина. — Тебя ведь Вова зовут?» «Ну, Вова». «Володенька, — продолжала она ласково, — ты не серчай, мы скоро уйдем. А лучше посиди с нами, возвращение твое отметим. У нас тут самогончик отменный есть, винишко… А мамка скоро придет, она за куревом побежала». Вова брезгливо сморщился: «Не буду я с вами пить! Валите отсюда подобру-поздорову пока я добрый. Хату в гадюшник превратили… Валите, я сказал!»

Когда пришла мать, ее собутыльников уже не было. На кухне сидел сын и курил. «Вовочка, сынок мой вернулся…» Она бросилась к нему, но на полпути вдруг остановилась, увидев его тяжелый взгляд, и опустилась на стул. Дрожащими руками она достала сигарету и прикурила. «Я… Вова… Понимаешь, я не могла… Тут с работой… Еле концы с концами… И вообще…» Говорить она больше не могла и разрыдалась, глотая сигаретный дым. Только сейчас Вова увидел, как она постарела и осунулась. Ему почему-то вспомнилось детство, ее теплые руки, сказки перед сном, ее белозубая улыбка и звонкий смех… И все это тронуло в его душе какую-то потаенную струну, которая вдруг запела в нем, пробудив волну жалости к этой несчастной женщине. Его матери. «Мам, — совершенно неожиданно для себя сказал он, — а давай начнем все сначала? А? Вместе ведь легче… Я работать пойду, а ты… в доме порядок наведешь. Давай, мам, правда…» Он подошел к ней и обнял ее за плечи, пытаясь успокоить…

Маминых друзей-алкоголиков, которые по десять раз на день звонили в двери, он гнал взашей, а ей запретил пить. Мать особо не сопротивлялась, но через пять дней все же сорвалась, и пока Вовка ходил в райотдел, достала где-то вина и выпила полторы бутылки. Он понимал, что она не сможет сразу отвыкнуть от того образа жизни, который вела последние несколько лет, уложил ее спать и только наутро сделал ей строгое внушение. Ей страшно хотелось похмелиться, но он не позволил, просидев с ней целый день, и к вечеру она отошла.

На другой день Вовка поменял замки в дверях и запер мать на ключ, попросив, чтобы до его прихода она сгребла кучи мусора, разбросанного по всей квартире. Сам пошел искать работу. Паспорт он получил, но вот с пропиской возникли проблемы: нужно было оформить кучу разных бумажек, в том числе согласие матери, однако Вова пока не хотел появляться с ней в паспортном столе — стыдился. Решил, что как только она более-менее приведет себя в порядок, они тут же туда сходят.

Первые же его попытки официально устроиться на работу провалились — в отделах кадров требовали паспорт с пропиской, а когда узнавали, что он ранее судим, вообще говорить не хотели. Но ему в конце концов повезло, и он устроился в овощной магазин грузчиком на пять рублей в день без оформления трудовой книжки. Сергей, который и сам крутился на центральном рынке с овощами и фруктами, попросил за него знакомого директора магазина. Кроме денег, которые ему платили ежедневно и исправно, директор позволял забирать домой подгнившие овощи и фрукты. Короче, Вовка начал кормить семью. Мать старалась, как могла, но стоило ей выйти на улицу, ее тут же находили старые знакомые, и она возвращалась на бровях. Вова не давал ей ни копейки денег, как она ни просила, все необходимое покупал сам и всячески оберегал ее от старой компании, запирая в квартире. А когда выпал первый снег она, отпросившись у него во двор, впервые пришла домой совершенно трезвой… Даже участковый, после Нового года в очередной раз зайдя к ним, расщедрился и похвалил мать и Вовку. Жизнь Калюжных потихоньку стала входить в нормальное русло: Вова носил домой трудовую копейку, мать не пила, похорошела, стала следить за собой и уже без стыда выходила на улицу.

Прошло полтора года, и на том бы и закончился мой рассказ, но неожиданный поворот событий опять крутанул барабан рулетки.

На «малолетке» Вовку все же заставили окончить восемь классов — это входило в обязательную программу исправления осужденных подростков. Учили там не Бог весть как, но зато «бугры» за каждую плохую отметку избивали до потери сознания, так что хоть и поневоле, но учиться все же приходилось. А били там за все: за то, что задержался при подъеме; за то, что после завтрака не вовремя поднялся из-за стола по команде; за то, что курил; за то, что вставал после отбоя; за то, что при виде начальства не успел снять с головы шапку и вытянуться по стойке смирно; за то, что… За то, что попал сюда. Причем в санчасти скоростное наложение скобок и швов на рассеченные головы было местным врачом отработанно до автоматизма. Вовке из-за его упертости и норовистого характера доставалось по полной программе. Ему довелось зимой сутки просидеть голому в «холодной» за драку, а летом десять суток позадыхаться и поголодать в камере штрафного изолятора в наказание за выколотый на пальце перстень. Тем не менее он не превратился в озлобленного на весь мир звереныша, и понял для себя какие-то только ему ведомые истины, твердо решив постараться больше не попадать за решетку. Но, как говорят, от сумы и от тюрьмы не зарекаются…

В его родной школе прошли выпускные экзамены, и вскоре мальчишки и девчонки стал готовиться к выпускному балу. Отучился десять лет и Вовкин класс. Встречая своих одноклассников, Вова почувствовал, что его потянуло в родную школу, и он решил обязательно попасть на выпускной вечер.

К тому времени Вова с Сережиной подачи плотно общался с несколькими девчонками, которые всегда были под рукой в их компании. Безбашенные и веселые, они никому не отказывали, любили погулять за чужой счет и просто праздно провести время, ни о чем не думая. Как только Вовка потерял девственность, он сразу почувствовал в себе дикий азарт и таскал их по очереди к себе домой чуть ли не каждый день. Но вскоре понял, что во всем этом чего-то не хватает. Порывшись в себе, он обнаружил, что ничего к ним не чувствует, так же, как и они к нему — просто сброс гормонов с обеих сторон. Пока его это устраивало, и он решил, что так и надо.

В день выпускного он долго приводил себя в порядок, несколько раз наглаживая стрелки на брюках специально купленного по этому случаю костюма, крутился перед зеркалом, пытаясь завязать галстук, причесываясь и разглаживая едва начинающие пробиваться усики. В конце концов он чмокнул улыбающуюся мать в щеку и сияюще-благоухающий с букетом цветов в руках помчался в школу.

Весь класс был в сборе на школьном дворе. Ребята оживленно болтали и то и дело чему-то весело смеялись. Когда появился Вова, все умолкли и повернулись в его сторону. Он поздоровался, улыбнулся и через минуту уже разговаривал с одноклассниками как ни в чем не бывало, словно он занимался вместе с ними все эти годы, любовался повзрослевшими девчонками, которые в вечерних платьях смотрелись сказочными принцессами.

После торжественной речи директора, выступлений учителей и выпускников началась долгожданная дискотека. Само собой, ребята мелкими группами время от времени отлучались в тайком открытый класс на втором этаже, где заранее спрятали выпивку и закуску, и потихоньку, чтоб не очень раздражать учителей, поднимали себе настроение. Вова не очень налегал на алкоголь, он ловил свой кайф от того, что он на выпускном со своим классом — здорово! Для девчонок он представлял собой некую загадку, и все они горели желанием потанцевать и поболтать с ним. Но Вовка, никому не отказывая и стараясь никого не обидеть, не мог оторвать глаз от Татьяны, с которой он в начальных классах сидел за одной партой. Какое-то нежное и щемящее чувство возникало в нем каждый раз, когда они встречались глазами. В конце концов он, почему-то густо покраснев, пригласил ее на танец. Он шептал ей на ухо всякие глупости, она звонко смеялась, и они протанцевали, не разжимая объятий, штук пять и быстрых, и медленных танцев. Но тут ребята позвали их наверх принять очередную дозу и перекурить. В темном классе они выпили вина и выкурили по сигарете, а затем ребята помчались танцевать, а Вовка и Татьяна неожиданно остались вдвоем… Когда через полчаса следующая группа пацанов и девчонок собралась подзаправиться, они нашли двери класса закрытыми изнутри. Немного поломившись, кто-то все же сообразил в чем дело, и они со смехом побежали вниз. А когда в зале появились, держась за руки, сияющие Вовка и Таня, ни у кого не возникло сомнений, что между ними произошло это…

И все бы прошло гладко, но на беду к концу вечера в зале появился один из его подельников, Андрей, причем не сам, а с приятелем, да еще изрядно выпившие. Андрей удивленно увидел среди ребят Вовку, немного растерялся, но все же направился к нему и протянул руку: «Привет, Вовчик! Все не было времени зайти к тебе. Как ты?» Вовка демонстративно не пожал протянутую руку, и Андрей с идиотским видом сунул ее в карман. «Сделай так, чтоб я тебя искал», — сквозь зубы процедил Вова в ответ. Друг Андрея сразу же рыпнулся, но тот придержал его. «Не нужно нарываться, — сказал он Вове, — отдыхай пока. Давай не портить вечер. Потом пообщаемся…» Как раз заиграла классная вещь, и Андрей, увидев стоящую с девчонками Таню, подошел к ней, обнял за талию и уволок в круг. Вова почувствовал, как ему в голову ударила кровь. Он сжал кулаки, видя, как Андрей лапает Татьяну и пытается поцеловать ее в шею. Она всячески пыталась избежать поцелуя, изворачивалась и убирала его руки, но он продолжал, и она в конце концов вырвалась и спряталась за Вовкину спину, обняв его и положив голову ему на плечо. Андрей опешил. Он нетвердой походкой подошел к смотрящему на него исподлобья Вовке: «Когда это вы успели снюхаться? Может, объяснишь мне, что происходит?» «Просто отстань от меня!» — крикнула ему Таня. «Ах, вот как?.. — удивился Андрей. — Ну-ну… Не хотел я, конечно, но придется. Вовчик, а тебе интересно, что мы с ней…» В следующее мгновение Андрей лежал на полу с разбитой губой, а на вырывающемся Вовке висели пацаны. «Ладно, — размазывая кровь по подбородку, прошипел Андрей, — давай выйдем отсюда, разберемся». «Ой, Вовочка, не надо, — взмолилась Таня. — Он на каратэ ходит, пояс там у него какой-то…» Вова уже ничего не слышал. Он освободился от держащих его рук и быстро пошел на выход. За ним Андрей с друганом и несколько пацанов и девчонок. Дискотека уже заканчивалась, учителя тоже позволили себе расслабиться и попросту прозевали инцидент.

За школой, сбросив пиджаки, Вова с Андреем сцепились. Вовкин лагерный опыт пришелся ему как нельзя кстати, потому что Андрей махал руками и ногами, пару раз ощутимо достав его в лицо и грудь. Но Вовка знал такие приемы ближнего боя, о которых понятия не имел ни один учитель каратэ. Дружбан Андрея кинулся было ему на помощь, но ребята его задержали. В каждый удар Вова мысленно вкладывал какое-то значение: «Этот — за меня, этот — за Таню, этот — за мать…» Вскоре у Андрея лицо превратилось в кровавое месиво, и последним ударом Вова сломал ему нос. Андрей упал на землю без сознания, и только тогда Вовка отступил. Он взял у ребят пиджак, не спеша надел его, потом достал платок и промокнул кровь с разбитой губы. Лицо горело, белую рубашку можно было выбросить — вся в крови. Но Андрей выглядел гораздо хуже. Он приходил в себя, постанывая и держась руками за нос, из которого текла кровь. Губы у него распухли и тоже кровоточили, оба глаза заплыли — видос еще тот! Вова развернулся, попрощался с ребятами и пошел домой. «Вовка!» — вдруг услышал он за спиной. К нему подбежала Таня и обняла. «Прости меня! Ты его не слушай, идиота, — мы когда-то гуляли, но потом я его послала, так он никак не успокоится… Я хочу быть с тобой…» — говорила она скороговоркой, целуя его побитое лицо. Вовке было больно, но до одури приятно. Проводив Таню и пообещав, что завтра позвонит, он вернулся домой в прекрасном настроении, несмотря на обгаженный выпускной вечер,.

Был воскресный выходной, и Вовка решил поспать подольше. Но это ему не удалось.

В десять часов утра приперся участковый. Куда девалось его благодушие и учтивость! Усевшись в комнате за стол, он начал раскладывать какие-то бумаги с видом человека, который собирается как минимум купить их квартиру. Мать с полусонным Вовкой стояли перед ним, терпеливо ожидая конца моциона.

«Значит так, Калюжный, — начал участковый, — заявление от родителей потерпевшего Фоменко в данный момент лежит в дежурке райотдела. И будет лежать там до завтрашнего утра, пока не придут опера. А сам Фоменко лежит в больнице с «…телесными повреждениями средней тяжести, не опасными для жизни, но причинившие потерпевшему длительное расстройство здоровья или значительную стойкую утрату трудоспособности». Знакомо, Калюжный? Тебе уже восемнадцать есть?» «Через четыре месяца…» — всхлипнув, ответила за Вовку мать. «Ага, значит, попрешь уже на взросляк… В такую рань меня из-за тебя подняли… А в честь чего это ты его так отделал? Вроде, бывший подельник твой, насколько я помню. Неужели разбирались по старым делам?» «Нет. Он мою девушку обидел», — ответил Вова. «Ничего себе! — воскликнул участковый. — А если бы ты его убил?» «Не убил бы… Там куча народу была, все видели, как все было. И дрались мы по-честному…» Участковый встал и подошел вплотную к Вовке: «Дурак ты, блин! Опять сидеть будешь! По-честному… Ты понимаешь, что тебе нельзя было ни во что ввязываться?» «Так что же, я должен быть смотреть, как он мою девчонку лапает?!» — возмутился Вова. «Должен был, Вова, должен был… У тебя выхода другого нет. А теперь можешь вообще о ней забыть. Ладно, садись, пиши явку с повинной, что, мол, избил Фоменко за… Короче, разбирались там по старым делам, и тебе обидно стало, что ты сел, а он нет, ну и отыгрался». Вовка втянул голову в плечи: «Знаете что, товарищ капитан, шли бы вы отсюда, а? Мне умыться надо, позавтракать, с матерью пообщаться. А завтра я сам приду к 9-00 в райотдел, не волнуйтесь». «С трудом мне в это верится, но санкции на тебя нет, тут уж ничего не попишешь… Но смотри мне, чтоб никуда не пропал, а то ищи тебя потом! Валентина, на твоей совести». Он сгреб свои бумажки в портфель и ушел.

«Да все будет в порядке, ма! — ответил на немой вопрос матери Вова. — Ну, подрались вчера немного, вот, смотри, и мне досталось…» «Ой, сынок, не нравится мне все это. Как бы они там против тебя опять чего не состряпали». «Ничего, — обнял он мать, — все будет хорошо, не волнуйся, ма…»

Он привел себя в порядок, перекусил и побежал к автомату звонить Татьяне. Она была дома. «Тань, поговорить надо срочно, — сказал он. — Ты можешь выйти на полчаса?» «Приходи ко мне, у меня никого до вечера не будет! Мои на дачу уехали, а я дома осталась», — радостно сообщила она. Через десять минут Вовка уже развязывал поясок Таниного халатика, накинутого на голое тело…

«Это бред, Вова, полный бред! — не могла успокоиться Таня после того, как Вова рассказал ей об утреннем визите участкового. — Я знаю Андрея, он ничего такого в жизни бы не написал. Это все его родоки! А он выйдет из больницы и это заявление заберет…» «Ты не понимаешь, — затянулся сигаретой Вова. — Он забрать его не может, потому что писал его не он, а его родители. А они требуют, чтобы тот, кто избил их любимого сыночка, был наказан!» «Но все же видели, как вы дрались! Все показания дадут, что не только ты его бил, но и он тебя. Мы же все видели, я первая напишу, как было. Ничего тебе не сделают, вот увидишь!» «Не знаю. Может и обойдется…» «Слушай, — вдруг подскочила Таня, — а давай сбежим, а? Вдвоем! Куда-нибудь в Россию или в Грузию… Кто нас там будет искать? Давай, а? — Таня обняла Вову и крепко прижалась к нему. — Найдем работу, снимем квартиру… У меня немного денег есть, у родителей еще на что-нибудь выдурю…» Вова засмеялся: «Ты представляешь себе, что такое пойти в бега? А если поймают — дадут на всю катушку. Нет, Тань, это не годится. Вот если все показания дадут, что мы… Подожди, а я же его первый ударил, еще в зале… Блин, хреново! А чего он тебя… Таня, а я могу тебя теперь своей девушкой называть?» Она засмеялась, потом обняла его и они, целуясь, снова завалились в постель.

День прошел незаметно, и Вова уже собрался было уходить. Но тут неожиданно вернулись Танины родители. Слава Богу, ничего такого они увидеть не успели, но зато узнали Вову Калюжного, о котором были наслышаны предостаточно. Отец Тани попросил, чтобы он ушел. Едва за ним закрылись двери, родители накинулись на Таню, требуя, чтобы она пояснила им, какие отношения у нее могут быть с бывшим уголовником. Немного задержавшись у дверей, Вова слышал, как Таня доказывала им, что он хороший и как они в два голоса категорически запрещали ей с ним встречаться. Таня, молодец, грамотно огрызалась, и Вова, ухмыльнувшись, побежал домой.

Едва переступив порог, он увидел на кухне мать, которая, стоя к нему спиной, пыталась зубами открыть пластмассовую пробку на бутылке портвейна. «Мама, что ты делаешь?! — выхватил бутылку из ее рук Вова. — Ты же мне обещала…» Мать села на стул и зарыдала. Он присел перед ней на корточки, пытаясь успокоить. «Тебя так долго не было… Я думала, тебя уже забрали… А что, если опять посадят? — тихо причитала она, всхлипывая. — Что мне тогда делать?» «Мама, ну нельзя же так! Ты же сильная, смотри, сколько уже не пила. Я тебя очень прошу: пообещай мне, что не будешь пить, что бы ни случилось! Пообещай!» Но мать, рыдая, только качала головой, и он так и не смог добиться от нее этого обещания.

Полночи он не спал, с ужасом ожидая понедельника, когда снова будет решаться его судьба.

По дороге в райотдел Вовку не покидало тревожное предчувствие, которое вскоре оправдалось: следователь объявил ему, что он задерживается по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей о нанесении телесных повреждений средней степени тяжести. Тут же провели допрос, и Вовка рассказал все как было, ничего не скрывая. Но его опять закрыли в камеру и только к вечеру вызвали снова — расписаться в санкции прокурора на арест. У Вовы внутри все похолодело. Его охватило хорошо знакомое чувство безнадеги и отчаяния, когда знаешь, что уже ничего от тебя не зависит и ты полностью во власти людей, которые где-то там решают твою судьбу. А ничего хорошего Вовка от них не ожидал.

Через полгода Владимир Калюжный стал заключенным колонии усиленного режима под Красноярском. Ему дали четыре года, признав виновным в умышленном избиении Андрея Фоменко. Скорее всего, родители потерпевшего снова подмазали ментов, потому что показания ребят на предварительном следствии и в суде, по идее, должны были в пух и прах разнести обвинение. Но прокурор в своей речи, используя литературные эпитеты и обороты, так красочно рассказал, какая Калюжный сволочь, что присутствующие искренне удивились, почему он не запросил ему высшую меру наказания. И судья тупо зачитал приговор, вызвав бурю возмущения в зале. А что толку?

Когда Вовку выводили к «воронку», он заметил мать, одиноко стоящую в стороне от всех. В ее скорбном лице было столько горя и отчаяния, что Вовка не сдержался и крикнул: «Мама! Я вернусь! Слышишь?! Ты только дождись меня…» Она заплакала, и в следующее мгновение его запихнули в будку и заперли двери…

Но домой Вова Калюжный попал только через одиннадцать лет.

Таня писала ему в зону поначалу часто, но потом все реже и реже, а вскоре и совсем перестала отвечать на его письма. Иногда Вова получал послания и от Сергея, из которых узнал, что мать, не пережив случившегося, опять начала пить, и через пару лет соседи обнаружили в квартире ее труп со следами удушения. Кто и за что ее убил, так и не выяснили, да и кому это было нужно? Квартиру забрал кооператив, а потом кому-то продал — Вовку-то, как положено, выписали, и остался он без кола, без двора. Татьяна поступила в институт, познакомилась там с каким-то парнем из хорошей семьи, и ее родители сделали все, чтобы она вышла за него замуж… Никто не может представить себе, что чувствовал Вовка, получая эти известия! Одно время он обдумывал план побега, чтобы найти и наказать убийц матери, потом совсем отчаялся и собрался было броситься на вертухая или на колючку, чтоб его застрелили. Но здравый смысл все же победил, и он решил таки отсидеть свой срок до конца. Однако домой возвращаться ему расхотелось. Многие из освободившихся, которым некуда было податься, оставались вольнонаемными на лесоповалах, приисках и в строительных бригадах. По окончании срока подался в бичи и Вовка. Но нервы у него уже были не к черту, а беспредел, творившийся в тех краях, практически не оставлял ему шансов. Поработав там-сям, познакомившись с кидаловом по заработкам и ощутив на своей шкуре все унижения бесправного положения бывшего зэка, имевшего из документов только справку об освобождении, он в конце концов сорвался, жестоко избил бригадира, а потом, ворвавшись в бухгалтерию, силой и угрозами отобрал у главного бухгалтера свою зарплату, которую артель должна была ему за полгода и на которую они с бригадиром собрались его кинуть. Завалившись к знакомым девахам, он три дня кутил у них на хате, где его и приняли менты. И получил Вова очередные семь лет строгого режима…

Через три года рухнул «союз нерушимый республик свободных», и зэков стали потихоньку выпихивать на родину.

Как бы там ни было, но Вовке приятно было снова очутиться в транзитной камере Харьковского следственного изолятора. Он довольно щурил глаза, глядя на прогулке на синющее небо за двумя слоями решетки, уносясь мыслями во двор дома, где он вырос и где мог бы жить до сих пор, если бы его жизнь сложилась по-другому. И так защемило у него на душе, что он решил обязательно туда вернуться…

А когда через четыре года настал день его освобождения, он, заполняя картотечную анкету, в графе «Место проживания» уверенно написал: «город Харьков».

Была поздняя осень, и родной город встретил Вову Калюжного порывами холодного ветра и мелким противным дождем. Вот-вот должны были наступить первые заморозки, и деревья, уже сбросив листья, стояли голые, воздев вверх ветки-руки и словно умоляя осень дать им еще недельку теплых солнечных денечков. Попав на свой район, Вовка зашел в гастроном и купил на охапку выданных ему по освобождении купонов две бутылки водки, буханку хлеба, пару банок консервов и банку кабачковой икры. Сложив все это в потрепанный рюкзачок, он направился к выходу, собравшись первым делом сходить к Сергею. Но тут вдруг заметил в очереди знакомое лицо и стал как вкопанный — это была Таня… Она сильно изменилась и выглядела какой-то измученной. На ней была затрапезная, давно вышедшая из моды куртка, спортивные штаны и стоптанные старые кроссовки. Он вышел на улицу и стал ждать. Таня показалась минут через десять, неся целлофановый пакет с покупками. Вовка несколько секунд помедлил, но потом все же решился и быстрыми шагами догнал ее: «Таня!» Она вздрогнула, узнав его голос, и резко повернулась, подняв к нему удивленные глаза…

Знакомый запах ударил Вове в нос, когда он переступил порог Таниной однокомнатной квартиры — точно так же пахло у него дома, когда он вернулся с «малолетки». В завешенной кроватке в углу охрипшим захлебывающимся дискантом орал ребенок, причем, по-видимому, уже давно. Таня, швырнув на пол покупки, бросилась к нему и, схватив на руки, стала качать, шикая и пританцовывая. Вовка ошарашено стоял в коридоре, хлопая глазами. Он ожидал чего угодно, только не настолько плачевной картины: в квартире уже давно не убирали, через комнату на протянутых от стены к стене веревках висели застиранные пеленки и какие-то жуткого вида тряпки, а из мебели был только заваленный мусором стол, пару стульев да шифоньер с отломанной дверцей. Вдоль стены стоял полуразваленный раскладной диван, кое-как застеленный пропаленным в нескольких местах одеялом. Еще по дороге к ее дому с первых Таниных слов Вовке стало ясно, что все это время жизнь у нее была не сахар. Из ее путаной скороговорки он понял, что она живет одна с ребенком, что совсем не общается с родными, никак толком не может устроиться на работу и у нее хронические финансовые проблемы…Слушая ее, Вова все больше укреплялся в ужасной догадке, что она не договаривает самого главного: слишком знакома по тюрьме и зоне была ее манера говорить, мимика и частые, словно судорожные попытки поправить руками волосы, одежду, коснуться лица. По этим приметам сразу можно было узнать наркомана…

«Ты проходи на кухню, а то у меня тут не убрано, а я сейчас, Володеньку только помою… Обувь не снимай! » — суетилась она. «Как, ты сказала, зовут твоего сына?..», — встрепенулся Вова, не поверив собственным ушам. «Вовкой, как тебя!» — впервые улыбнулась Таня и скрылась в ванной комнате. Вовка удивленно хмыкнул и с опаской примостился на хлипком табурете с шатающейся ножкой. Осмотревшись, он тут же нашел подтверждение своим самым худшим опасениям: на кухонном столике присутствовало все необходимое для варки ширива — бутылка ацетона, почерневшая миска для выпаривания варева, свернутая лента одноразовых шприцев… Вошедшая Таня заметила его взгляд, и улыбка сразу исчезла с ее лица. Она села напротив и спрятала лицо в ладони. Вовка предложил ей сигарету, и они молча закурили, чувствуя, как все больше затягивается пауза в их разговоре. Наконец Таня не выдержала: «Я совсем запуталась, Вова… Если бы ты знал, сколько дерьма мне пришлось хлебнуть! Ты сел, а я поступила в медицинский. И тут появился Жорик. Вцепился, как клещ! Куда я, туда и он. Прихожу как-то домой, а он с моими чаи гоняет и чешет им, что он мой парень. Я тогда его выгнала, и сказала, чтобы он больше никогда не приходил, только он меня не послушал, все ходил за мной, как привязанный. Мне его одно время даже жалко стало… А мои родные души в нем не чаяли: «Жорик такой положительный, родители врачи, и он тоже с тобой в медицинском учится… Смотри, какая семья хорошая. И вы с ним так смотритесь…» Короче, пригласил он как-то меня к себе домой кино по видухе посмотреть. Потом сидели, болтали. Тут он и говорит: «А хочешь приколоться?» Я ему: «В смысле?» А он: «У меня есть классный драп. Курнем?» Я тогда еще не знала толком что это, интересно стало, ну и курнула с дуру с полкосяка — улетела, ни ноги, ни руки не поднять, а потом и вообще вырубилась. Очнулась в постели — на мне одежды нет, и он голый рядом сопит. Рассказывал потом, что я его чуть до смерти не затрахала, а я ничего не помню. Вообще ничего! Так он, скотина, еще меня и фотографировал… А потом смеялся, что если я его брошу, то он эти фотографии родокам покажет… Короче, додавили они меня сообща, и вышла я за него замуж. Его предки с моими скинулись, купили нам эту однокомнатную. Поначалу даже интересно было, вместе в институт ходили, он меня везде с собой таскал и друзья у него уматные оказались… На моря каждый год ездили… Решили детей пока не заводить, а только после окончания института. Вообще, всякое было: и ругались, и мирились, и я от него уходила, и он от меня… Когда институт окончили, батя его так устроил, чтобы мы вместе интернатуру проходили, а потом договорился, чтоб остались работать в Харькове. Все было вроде классно: мы работали во второй городской, в хирургии. Ну, ты же знаешь, что у нас в больницах творится, особенно в ночные дежурства. В общем, закрутил мой Жорик с одной медсестричкой. Полбольницы знало, а я, конечно, последней обо всем узнала… Психанула я тогда на него по серьезному, собрала его вещички и сказала, чтобы шел жить к этой телке. И ты представляешь, он ушел. Я была в шоке! Места себе найти не могла, все из рук валилось. Особенно хреново было вечерами, когда одна, как дура, в четырех стенах. А его — ни слуху, ни духу, и даже на работе не показывался — ушел в отпуск за свой счет. А потом деваха из отдела кадров сообщила мне, что он вообще уволился… Сначала так галимо на душе было… А потом прошел почти год, и я уже потихоньку начала привыкать жить без него. Он тоже красавец: ни разу даже не позвонил за это время. Начала подумывать: а не подать ли на развод? И вдруг на старый Новый год он нарисовался, хрен сотрешь. Цветы, шампанское, все такое… Я, конечно, в душе ужасно рада была, но для порядка поворчала, а он клялся и божился, на коленях стоял. Короче, простила я ему и позволила остаться. А на другой день увидела его исколотые руки… С этого момента моя жизнь стала другой: когда я видела, как его ломает, я могла сделать для него что угодно. А когда он колол дозу и приходил в нормальное состояние, я готова была разорвать его на куски. И однажды, когда мы в очередной раз ругались, назло ему тоже укололась. Когда я впервые испытала приход, все сразу стало на свои места. Меня так накрыло, что я поначалу даже испугалась. А потом… Ничего подобного я никогда в жизни не испытывала. Понимаешь? Это чувство ни с чем нельзя сравнить! Просто бесконечное море кайфа… Моей зарплаты, естественно, на наркоту не хватало, и мы очень быстро продвигали все, что у нас было ценного. Жорик не работал, но с утра уходил куда-то, а под вечер иногда возвращался с ширкой. Где-то через полгода я вдруг поняла, что без наркоты уже не могу. С работы я старалась смыться пораньше, все делала как попало, и наконец заведующий нашим отделением понял, что со мной творится что-то не то. Мужик он неплохой, в летах, видел уже много, поэтому сразу обо всем догадался. Позвал меня в кабинет, что-то мне рассказывал, предупреждал, умолял. Я сидела перед ним и мне было абсолютно по барабану все, что он мне говорил: дома лежал пакован мака, и все мои мысли были там. Короче, я тоже скоро вылетела с работы. Когда в доме закончилось все, на что можно было купить шириво, мы с Жориком снова начали ругаться. Он обвинял меня, что я сижу на заднице, а он целыми днями бегает в поисках денег, а я кричала, что если бы не я, то он вообще давно бы сдох. А когда на другой день к вечеру у него начались ломки, было уже не до выяснения отношений. Я еще чувствовала себя более-менее, но ему было настолько плохо, что я побежала по всем наркоманским хатам, которые знала. Как назло в двух местах у нас на районе ни у кого ничего не было, и мне пришлось ехать черти куда в другой конец города к одним козлам… Они были в неплохих с ментами, и те им сбрасывали конфискованную наркоту на продажу, так что у них всегда можно было ее купить. А я приехала без копейки. Говорю, Жорику хреново, дайте в долг. Они — нет, и все. А потом один говорит, что, мол, есть один вариант… Куда мне было деваться? Зато они мне дали тридцать кубов… В общем, я иногда, когда дела были уже совсем хреновые, ездила к ним втихаря, чтоб Жора не знал. Но он таки узнал, и чуть меня не убил. Вот шрам на голове видишь? А морда была… А потом плакал, как ребенок, отмывая меня от кровищи… Но ты ж знаешь: беда никогда не приходит одна. Скоро я поняла, что забеременела. Начала думать: от кого? С Жориком у нас редко что-то было, ему это давно стало как-то до лампочки. Выходит, от кого-то из этих? Короче, Жорик психанул и отвалил. На аборт денег не было, я еще переживала сильно, ну и… чтоб не так расстраиваться… Пока то, се, а тут уже и рожать пора. Сначала хотела ребенка в роддоме оставить, а когда мне его принесли, не смогла… Вовкой назвала, в твою честь. Ведь я тебя, веришь, никогда не забывала…»

В течение всего Таниного рассказа Вова курил одну за одной, потом достал бутылку водки, открыл и прямо из горлышка сделал несколько глотков. Занюхав рукавом, он жадно затянулся. Протянул бутылку Тане: «Будешь?» Она покачала головой, отказавшись. Вовка поставил бутылку, аккуратно закрутил пробку и встал из-за стола. «Нет, только не уходи! — взмолилась Таня. — Помоги мне, пожалуйста… Мне очень плохо…» Вовка внимательно посмотрел ей в глаза и увидел в них бездонную пропасть полной безнадеги. «Эх, Танюха, Танюха, — покачал головой он. — Долбанула нас с тобой жизнь, видно чем-то мы ее прогневили… Любил я тебя когда-то сильно. Или мне так казалось? Ведь ты у меня одна надежда была, и срок сидел с мыслями, что вернусь и увезу тебя куда-нибудь… А когда Серега написал, что ты замуж вышла, я чуть в петлю не кинулся… Ты, наверное, не поймешь, что значит для зэка знать о том, что его где-то ждут, что есть душа, которой не все равно — жив ты или уже лежишь на зоновском кладбище под крестом с номером. Да что теперь об этом говорить? У тебя горе и у меня беда. Если пустишь немного пожить — не откажусь. Но при одном условии: с наркотой ты завяжешь. Ничего, перекумаришься, я рядом буду, помереть не дам. Но в дом никого не пущу, имей в виду, пока не увижу, что ты спрыгнула». Таня смотрела в пол и молчала. «Что скажешь, Танюха?» — тронул ее за плечо Вова. «Я не могу сразу так, понимаешь, — вздохнула она. — Ко мне тут приятели приходят… И вообще». «Да наркоши к тебе ходят двигаться, и тебе перепадает!» «Да! Ну и что? Я уже давно так живу, привыкла…» «А как же пацан?.. Ладно, закончили базар, я пошел. Рад был тебя повидать». Таня вскочила и бросилась к нему: «Нет! Останься! Я тебя очень прошу. Я… Я попробую… Постараюсь… Я обещаю».

Остальную часть дня Вова с Таней выгребали мусор из квартиры и приводили ее в порядок. Вовка сгреб все наркоманские причиндалы в пакет и выбросил их на мусорник. Таня заметно волновалась, но не пыталась его остановить. К вечеру он спустил с лестницы несколько дохлых наркош, похожих на зомби, которые на полном морозе пытались пройти мимо него в квартиру, когда он открыл двери.

На другой день у Тани стали заметны первые признаки наркотического голодания.

Три недели Вова ухаживал за двумя детьми — годовалым ребенком и его матерью-наркоманкой. Видеть ломки ему приходилось не впервой: в тюрьме и в зоне наркоманов было хоть пруд пруди, и он знал, что нужно делать. К концу третьей недели Таня начала приходить в себя. Все это время она ела очень мало и сильно похудела. Да и Вовкиных денег едва хватало на то, чтобы как-то кормить малыша, так что и он жил три недели впроголодь. Наркоши заходили все реже, и в конце концов совсем оставили их в покое. Однажды ночью, когда ребенок заплакал, Вова подорвался к нему, но обнаружил, что около его кроватки уже стоит Таня. Она говорила ему что-то ласковое и гладила по головке. «Как ты?» — шепотом спросил он. «Нормально», — улыбнулась ему в ответ Таня …

В стране был полный бардак, все что-то продавали, покупали, куда-то неслись сломя голову. Кругом понаставили киосков, лотков, как грибы росли мелкие и крупные базары, люди словно сошли с ума и зарабатывали, кто как мог. Вову Калюжного вся эта канитель удивляла и раздражала, но налицо был один явный плюс: менты, пытаясь уследить за стихией и успеть в этой суете отломить свой кусок пирога, на освободившихся из мест лишения свободы больше не обращали столь пристального внимания, как это было раньше. Главное, чтобы бывший зэк особо не шумел и не портил отчетность по району. Вова, как неоднократно судимый, после освобождения получил год надзора, что само по себе было унизительно и очень неудобно. По условиям надзора он должен был после восьми вечера всегда находиться дома и ни в коем случае не нарушать общественного порядка. Если он дважды будет замечен в несоблюдении режима, то на третий раз его снова могут на пару лет упаковать в зону. Ничего нарушать Вова не собирался, да и некогда ему было: он всеми силами старался вырвать Татьяну из наркотического плена, и ему было не до загулов.

После долгих уговоров участковый все же официально разрешил ему пожить у Тани. «Смотри мне, Калюжный! Просто жаль вас обоих… А если ты мне поможешь ликвидировать наркоманский притон у нее в квартире — то я тебе еще и с пропиской помогу. Но если что не так… До первого залета, понял? Подведешь меня — вылетишь с моего участка пробкой!»

Вова не подвел, и когда через год с него сняли надзор, участковый действительно помог ему прописаться у Тани. То ли злодейка-судьба ушла на перекур, то ли почему-то решила сделать подарок в виде тонюсенькой белой полоски на сплошном черном поле их жизней, но Вовкины усилия не пропали даром. Таня оказалась той самой одной из сотен тысяч наркоманок, которой удалось найти в себе силы и распрощаться с прошлым. Далось ей это нелегко, и только они с Вовой знали, чего это стоило. Но главное было сделано: Таня полностью перестала колоться. Вова нашел работу на овощном складе, она занималась ребенком, и жизнь у них начала налаживаться. Оба так соскучились по нормальным человеческим отношениям, что, как дети, радовались каждой маленькой победе. Младшему Вовке исполнилось три года, и они отдали его в садик, а Таня устроилась санитаркой в поликлинику. Когда по выходным они втроем гуляли в парке, стороннему наблюдателю казалось, что перед ним счастливая семья.

Но белая полоска, увы, быстро кончилась.

Однажды, возвращаясь домой с работы, Вова встретил Сергея. Друзья обменялись крепким рукопожатием и отправились в ближайшее кафе слегка взбрызнуть встречу. Сергей работал в какой-то фирме, но его дела шли с переменным успехом. За время пока они не виделись, он успел жениться и развестись, едва прожив с женой три года. Детей у них не было, поэтому сейчас Сергей вспоминал свою женитьбу как кошмарный сон: «Ты же знаешь, Вовчик, я не могу долго на одном месте сидеть, — закусывая шашлыком водочку рассказывал Сергей. — Да и чтоб бабки более-менее приличные поднять, нужно первым делом поднять свою задницу. А тут, блин, и денег давай, и дома сиди! «Куда пошел, когда придешь?..» Да откуда я знаю, где сегодня денег найду?! Ты сам видишь, какой дурдом вокруг творится. Эти купоны скоро можно будет мешками на спички менять… Говорят, скоро введут новую украинскую валюту — гривну, да что-то не очень верится, что с ней не будет то же, что и с купоном… А ты-то как? Сто лет о тебе ничего не слышал». Вова вкратце поведал свою историю, а когда рассказал, что живет сейчас с Таней, Сергей удивленно вскинул на него глаза: «Ты что, с ума сошел? Она же плотняком на наркоте сидит! Или… Я чего-то не знаю?» Но когда узнал, что Вовка помог ей соскочить, улыбнулся: «Ну, дай Бог, чтоб у вас все хорошо было! Она все рвалась к тебе поехать, да родоки не пускали — это ж черти куда, через весь Союз переться надо было. А потом… Да ты и сам, наверное, уже все знаешь». Вова кивнул. Они снова выпили за удачу и везение, еще поболтали о том, о сем, и Сергей начал рассказывать кого куда из бывших обитателей двора забросила судьба… И тут он запнулся: так или иначе нужно было коснуться смерти Вовкиной матери. «Чего ты замолчал? — спросил его Вова. — Ты говорил о дяде Мише, который жил над нами. Что с ним?» «Да помер в прошлом году. Представляешь, залез в ванную, там его сердце хапануло. Горячую воду закрутить забыл, а холодную, видно, скоро вырубили. Короче, сам сварился и в твоей бывшей квартире потоп устроил. А там крутые евроремонт неслабый отгрохали, так они куда только потом не бегали, чтоб им хоть часть денег компенсировали — хрен!» «Слышь, Серега, а что все-таки с моей матерью случилось?» — спросил Вовка, задумчиво глядя в окно. Сергей поморщился: «Да разное рассказывают…» Вова посмотрел на него исподлобья: «Только не чеши мне по ушам, ладно? Давай, выкладывай все, что знаешь!» Сергей налил водки себе и приятелю. «Пусть земля ей будет пухом…» — вздохнул Сергей. Они выпили, и Вова приготовился слушать. «Ты понимаешь, — начал Сергей, — толком никто ничего не знает. Темная история получилась. В то время новым председателем вашего кооперативного дома избрали одного кренделя по имени Валера, который всего пару лет как туда заселился. Рожа ушлая, какие-то делишки проворачивал, получалось у него. На хрена ему было в председатели лезть, до сих пор понять не могу! Помог трубы в стояках поменять, подвалы переоборудовать, ремонт в подъездах организовал — активность с него так и перла. Ну и на очередном собрании кто-то предложил его кандидатуру. Короче, пустили козла в огород. Потом уже оказалось, что Валера еще обменами и продажами квартир занимался, уговаривал одиноких продавать двухкомнатные и трехкомнатные квартиры и идти в одинарки. Понятно, нехило имел со всего этого. А мама твоя… Я тебе писал, помнишь? Опять за старое принялась. Я одно время заходил, алкашей из хаты гонял, так разве ж уследишь?.. Продукты ей иногда покупал — совсем худая стала, смотреть на нее страшно было. И однажды этого баклана у нее застал. Когда я вошел, он тут же заторопился уходить, а тетя Валя спрятала под стол несколько бутылок водки — понятно было, что это он их принес! Я к ней: чего, мол, хотел? А она улыбается и говорит, что Валера давно уже к ней ходит, просит, чтоб поменяла свою двухкомнатную на однокомнатную с доплатой, водку носит, но она в жизни не поменяется. Ладно, думаю, ничего страшного. И где-то через пару месяцев вдруг находят ее в квартире с удавкой на шее… Менты поначалу искали среди ее приятелей, которые от нее не вылазили, но никого обвинить не смогли. А потом и вовсе забросили поиски и закрыли дело. Квартира ваша где-то с полгода стояла пустая, а потом там началось движение — кто-то затеял серьезный ремонт. Я у бабусь около подъезда спросил в честь чего суета, и они мне тут же все выложили. После смерти твоей матери в связи с отсутствием претендующих на жилплощадь — ты-то был выписан — квартира отошла кооперативу, то есть поступила в распоряжение его председателя, который на общем собрании предложил продать ее другим жильцам. Процедура абсолютно законная, тут придраться не к чему. Вот только ходят слухи, что Валера заработал на этом хорошие бабки, потому что крутые искали хату именно на нашем районе. Легко сопоставить факты, чтобы понять, что не все так гладко, как кажется... Мать-то твоя категорически не хотела уходить из своей квартиры. Вот и думай теперь сам». Вова слушал его молча, кусая губы, а потом спросил: «Серега, а этот тип сейчас где?» «Да там же, где и был — живет себе в первом подъезде твоего дома в трехкомнатной квартире на третьем этаже». Вовка наклонился через стол к Сергею: «Слушай, а давай его поспрошаем, а? Пуганем, а он и расскажет нам всю правду». Сергей пожал плечами: «Да стремно как-то... А если вдруг чего?» «Да не ссы, — уже завелся Вова, — первый раз, что ли! Помнишь, как в старое доброе время лохов бомбили? Вдруг чего… Ну, извинимся там, скажем, что перепутали». Сергей призадумался, подкурив сигарету: «Оно, конечно, можно… Меня он знает, я бы его мог на улицу позвать. А потом что?» «Да ты его только за дом заведи, а там до садика рукой подать! Если будет упираться, я ему перо под ребро вставлю». Сергей нервно курил, раскачиваясь на стуле: «Ох, стремно все это, Вовка… А если он скажет, что спецом маму Валю… Ты ж тогда понесешься, и хрен тебя остановишь! Как бы беды не получилось». «Да что ты разнылся, как баба! Еще никуда не пошли, а ты уже «если, если…» Ничего страшного не случится… Но согласись, что поспрошать его надо». Еще пару минут поразмыслив, Сергей принял решение. Он затушил в пепельнице бычок, хлопнул остатки водки из рюмки, поднялся из-за стола и сказал Вовке: «Ладно, пошли!»

На улице уже стемнело. Друзья разделились и подходили к дому с разных сторон, условившись, что Сергей попросит Валеру выйти с ним и посмотреть на выходящую из земли за домом газовую трубу, около которой, вроде, сильно пахнет газом. Так и сделали. Когда Сергей с Валерой появились за домом и направились к трубе, сзади к ним тихо подошел Вова. «Вечер добрый, братело...» По лицу Валеры было видно, что он не на шутку испугался. «Я это… Мужики… Вы чего?» Вова стоял перед ним, засунув руки в карманы куртки: «Только не шуми, а то может случиться непоправимое! Разговор серьезный есть. Пойдем в садик, там спокойнее». Валера покорно поплелся впереди них по направлению к садику.

«Ребята, — робко начал он, когда они зашли в укромный павильончик детского сада, — если вы по поводу дома на Немышле, то там хозяин сам такие условия выставил, я тут не при чем. Но если вас не устраивает мой процент, я могу подвинуться, никаких проблем…» «Закрой рот! — оборвал его Вова. — Десять лет назад в этой пятиэтажке жила женщина — Валентина Калюжная. Помнишь?» «Что-то не припоминаю… А, подожди, это, наверное, та алкоголичка из второго подъезда, которую убили?» Вова пожевал желваками: «Да, она». «Жуткое дело! — театрально всплеснул руками Валера. — Столько потом разговоров было… А, собственно, почему она вас интересует?» «Она моя мать». Валера тупо уставился на Вову округлившимися неморгающими глазами: «Так вроде… Никого у нее не было, я сам проверял…» «Хреново проверял, гнида! — сжал кулаки Вовка. — Сейчас ты мне все расскажешь, иначе прямо тут тебя в землю зарою!» Валера на шаг отступил, но уперся спиной в стену павильона. Он втянул голову в плечи и дрожал мелкой дрожью, прижимая руки к груди. «Я не… Я не…» — блеял он, пытаясь совладать с трясущимися губами. Сергея все происходящее пока забавляло, но он ни на секунду не терял бдительности, внимательно следя за действиями Вовы, готовый в любой момент вмешаться и не дать ему совершить какой-нибудь глупости. «Я не… Что?!» — Вова терял терпение. «Я не знал!!! — выдавил наконец-то из себя Валера. — Мне в ЖЭКе сказали, что она одинокая, а ее сын из тюрем не вылазит и давно выписан из квартиры! Я ее просил, умолял, уговаривал, только на водку столько денег потратил… А она — ни в какую! А тут такие клиенты подвернулись — денег не меряно дают, но вот квартиру прямо сейчас вынь им и положь! Ну и пришлось…» Он замолчал. «Что, пришлось, животина?» — тихо спросил его Вова. Валера молчал. Тогда он схватил его за шиворот и резко встряхнул: «Говори, как ты ее убил, иначе на куски порву!!!» — Вова так впечатал Валеру в стену павильона, что вся металлическая конструкция отозвалась низким гулом. «Алкаш один знакомый… Я когда-то помог ему, он мне должен. Ну, дал ему денег немного… Просил просто припугнуть. Я же не думал, что он…» «Кто такой, где его искать?!» «Кличка у него Горб, а зовут Саша. Чего его искать — весь день около ганделыка ошивается… Ну, все, хватит, отпусти меня!» Вова медленно отпустил ворот Валериной куртки и тихо сказал: «Да нет, гнида, не получится… Это тебе за мать!» В следующее мгновение Валера издал короткий крик и стал оседать на землю. Сергей метнулся к Вове и схватил его за плечи. Но было уже поздно. Валера сполз по стене и завалился на бок, не издав больше ни звука. Сергей с ужасом смотрел на него, постепенно осознавая, что произошло. «Ты ж его убил!» — тихо сказал он Вове. Тот тяжело дышал и сам, казалось, был в шоке от того, что наделал. Быстро придя в себя, он вытер лезвие ножа о Валерину куртку, спрятал его в карман, а затем повернулся к другу: «Что сделано, то сделано, и если бы он все еще был жив, я бы эту суку снова завалил! Значит так, Серега, быстро делай отсюда ноги, чтоб духу твоего здесь не было! Кто-нибудь видел, как ты его вызывал?» «Нет, он сам мне двери открыл, а потом я спустился и ждал его уже около подъезда. Никого, вроде, не было…» «Вот и хорошо! Мы с тобой расстались возле кафе, понял? У нас и свидетели есть, которые видели, как мы разошлись в разные стороны… Давай, давай, вали отсюда, только осмотрись, когда будешь из садика выходить! Да, одна просьба: завтра зайди к Татьяне, все ей объясни и скажи… скажи, что я люблю ее и чтоб она простила меня. Она умница и все поймет». Сергей нервно крутил в руках незажженную сигарету и украдкой посматривал на мертвого Валеру. «Ну, хорошо, я сейчас уйду, а ты-то что будешь делать?» «Не твое дело! Серега, не нарывайся, иди отсюда к чертовой матери!» Он развернул приятеля и толкнул к выходу. Сергей пару раз обернулся, хотел что-то сказать, но потом, втянув голову в плечи, быстро пошел прочь и вскоре исчез за кустарником. Вова взял мертвого Валеру за ноги и оттащил из павильона в кусты. Затем, глянув на часы, он отправился из садика по направлению к магазину, который должен был закрываться через сорок минут.

Слева от входа в магазин была забегаловка с облезлой вывеской «Рюмочная», где за грязными столиками выпивали «по пятьдесят» или пивко любители и профессионалы. Поулыбавшись продавщице, Вовка купил пол-литра пива, отпустил пару шуточек и между прочим спросил, нет ли среди присутствующих некоего Саши Горба. «Да вот же он, в углу за столиком, — показала она ему. — До закрытия тут торчать будет, это точно. Надоел уже хуже горькой редьки! Ко всем пристает, чтоб ему налили. Скоро из-за него сюда приличные люди ходить перестанут!» Она еще что-то щебетала, но Вова ее не слышал: он пристально смотрел на убийцу своей матери. Сутулый мужик еще довольно крепкого сложения умничал с каким-то пьяным интеллигентом, постоянно подливавшим в его стакан водку. Вова уселся за свободный столик, не выпуская Горба из виду. А тот видно что-то почувствовал и пару раз глянул в Вовкину сторону, натолкнувшись на его холодный ненавидящий взгляд. Как бы там ни было, но он, вопреки заверениям продавщицы, вдруг резко двинул к выходу. Вова немедленно поднялся и пошел за ним. Отпустив его метров на тридцать, он брел за Горбом, выжидая подходящий момент. Горб, пошатываясь и распугивая редких прохожих, пересек дорогу и пошел через парк по центральной аллее. Вова — за ним. Обогнав Горба по боковой аллейке, он подождал его в тени деревьев и неожиданно появился перед ним. Тот отступил на шаг: «Какого тебе? Отвали с дороги!» Голос Вовки слегка дрожал: «Помнишь, сука, как ты задушил женщину по Валериной натырке?» «Чего-о? Да ты кто такой?!» «Я ее сын, а заодно и твоя кара Господня!» Вова сделал короткий выпад и несколько раз ударил Горба ножом в живот и грудь. Затем повернулся и, не оборачиваясь, пошел по аллее в темноту. Горб, покачиваясь и удивленно глядя поверх крон деревьев, еще с минуту стоял, а затем рухнул навзничь, как мешок с дерьмом…

Через полчаса Вова Калюжный писал явку с повинной в дежурке райотдела милиции.

Суд, учитывая его неоднократные судимости и явную неэффективность назначения ему очередного наказания в виде лишения свободы, а также особую его опасность для общества, приговорил Вову к высшей мере. В предоставленном ему последнем слове Вова сказал, что признает свою вину полностью, но о содеянном не жалеет. Приговор Калюжный воспринял спокойно, с достоинством, лишь нахмурившись, когда услышал, как в зале зарыдала Таня.

Почти полгода просидели мы с ним в одной подследственной камере, потом вместе ездили на суд, и когда я узнал, что ему «намазали лоб зеленкой», очень расстроился. Из суда обратно в следственный изолятор нас вместе везли в «воронке», но Вова уже не сидел со всеми, а был закован в наручники и закрыт в специальном «стакане». Держался он молодцом, даже пытался шутить, но мы понимали, что ему сейчас нелегко. Когда приехали в СИЗО, с нами в боксик его тоже не посадили, а под охраной повели в отдельную комнату. Там его должны были постричь налысо, переодеть в спецодежду и потом закрыть в одиночку, где рядом с другими «вышаками» ему предстояло дожидаться рассмотрения кассационной жалобы, а потом, после утверждения приговора и вступления его в законную силу, и своего «последнего этапа»…

«Счастливо, мужики!» — улыбнулся он нам, когда его уводили. Но улыбка на его лице и полный тоски и безнадежности взгляд, казалось, были взяты у двух разных людей и жили на его лице отдельно друг от друга своими жизнями.

Через год Президент Украины ввел мораторий на смертную казнь. Может, все же успели заменить Вове «вышку» двадцатью годами лишения свободы? Человек-то он, в сущности, неплохой. С одной стороны хорошо бы, чтоб сохранили ему жизнь. А с другой — зачем?..