Часто от бывших зэков приходится слышать, что не отсидевший не знает и не может понять тюремную жизнь. По-своему они правы. Я расскажу о своем опыте знакомства с тюрьмой, который мне довелось пережить несколько лет назад, когда, переписываясь с парнем, отбывающим срок в одной из колоний Архангельской области, решилась, наконец, с ним встретиться. Поддерживать отношения с зэком – в каком-то смысле отсидеть вместе с ним, я думаю, меня хорошо поймут матери, жены и девушки, ожидающие своих сыновей, мужей и любимых. Постепенно происходит так, что вместе с письмами, которые он присылает, поздравлениями в открытках, аудиозаписями из тех мест, к тебе приходит дух тюрьмы, как бы проникая внутрь тебя, и этот мир становится частью твоей жизни. До боли ощущая потребность «влезть в шкуру», казалось, любимого, примерить ее на себя, ты начинаешь невольно тянуться и к его миру.
Ранним ноябрьским утром около 4-х часов поезд остановился у станции назначения – Плесецкая. Когда я вышла, я толком не знала, как мне ехать дальше. Здесь уже подморозило и выпал снег, тогда как в Москве еще было довольно тепло. Смешавшись с толпой людей, которые ожидали маршрутку до города Североонежска или торговались с водителями, в конце концов, не желая больше мерзнуть, выбираю последний вариант. Мой попутчик выходит в городе, он отсюда родом. Узнав, куда я еду, он подробно объясняет, как добраться «до этой тюрьмы». Шофер, бывший зэк, слыша наш разговор, сообщает, что «спецпоезда до Озерного сейчас не ходят» и берется доставить меня до поселка примерно к обеду, минуя Управление исполнения наказаний, в которое советовал мне зайти мой друг по переписке. Эта моя вольность с подачи водителя, похоже, потом вышла нам боком. Впрочем, не знаю…и не хочу забегать вперед. Какое, действительно, Управление в пять утра, в темноте незнакомого города, да еще и в такой холод… Выходить на улицу совсем не хочется, и я остаюсь в полуразбитом автомобиле, в котором уже набросано немало наших окурков. Не без страха проезжая через холод и снег, сквозь сплошную тайгу, в течение многих часов лишь изредка вижу серые силуэты лесопогрузчиков, едущих нам навстречу. С нарастающим ощущением путешествия в иную реальность отчаянно цепляюсь за то, что меня согревает изнутри – это ожидание и предчувствие совсем уже скорой встречи с тем человеком, к которому я сейчас еду. Многочасовой путь завершается поломкой машины. Хорошо, доедем не до Озерного, как водитель пообещал вначале, а только до первого поселка, а там он договорится с водителем школьного микроавтобуса, который повезет меня дальше. Слава Богу, он хоть как-то починил машину, и мы продолжаем путь.
Примерно в 12 дня подъезжаем к Скарлахте – поселку, который в этой округе вроде центрального. Где-то здесь находится почтовое отделение, куда я адресовала письма. Первое, что вижу, – деревянное некрашеное здание с какими-то советскими лозунгами. Как узнала позже, это школа для детей персонала колоний. Мне предстояло ждать еще несколько часов пока не закончатся занятия у учеников, приезжающих сюда в том числе и из «моей» тюрьмы.
Колония-поселение – наиболее легкий вид наказания, связанного с лишением свободы. Здесь не ходят строем в форменных телогрейках, можно перемещаться по территории, и, к счастью, ни здесь, ни дальше нет никаких заборов. Разрешены посылки, передачи, бандероли без ограничения их количества и свидания – практически без ограничения их продолжительности. Меня всегда удивляло пожелание, неоднократно высказанное моим другом, – «закрыться» в зону. Казалось бы, в поселке должно быть лучше, тем более, ему есть с чем сравнить. Попадают в эти поселки в основном со строгого режима. И вот теперь чуть ли не первое, что слышу от своего теперешнего водителя – зэка из Озерного, обрадованного появлением нового человека с воли, да к тому же еще и из Москвы: «Здесь можно жить года два, но если больше, то деградируешь».
Всех здешних обитателей отличает какая-то придавленность, которая ощущается
и выражается даже в жестах и интонациях голоса. Тяжесть, тяжесть…вместе с
каким-то противным смирением и покорностью своей доле. В этой глуши, за много
километров от города, на фоне серости ветхих построек, жизнь как будто останавливается,
она потеряна в другом времени или другом измерении, замирая в какой-то точке
минувшей эпохи. В начале нового тысячелетия на стенах недостроенной, похоже,
еще в довоенные годы школы (а может, полуразобранной на дрова) читаю призывы
к «пионерам»: «стремиться к мечте», «учиться, еще раз учиться!». Покосившиеся
деревянные конструкции чернеют на фоне белого снега. К какой «мечте» стремиться
этим ребятам и чему, интересно, им здесь учиться? Вольные люди, постоянно
проживающие здесь, перемешиваясь с зэками, втягиваются в тот же самый процесс.
Они «сидят» здесь все вместе, среди леса, озер и болот. Разница в том, что
зэки рано или поздно освобождаются, тогда как «вольные» остаются здесь, продолжая
без всякого приговора отбывать свои «сроки», выращивая здесь же детей. Зэки
говорят «дебилы» о местных школьниках, с малых лет употребляющих технический
спирт, по слухам, привозимый с Плесецкого космодрома и называемый здесь «ракетуха».
Настает время завтрака, и они выбегают на улицу, эти растрепанные полураздетые
ребятишки, влезают в микроавтобус и прямо здесь начинают есть, доставая из
разбросанных по полу сумок остывшие супы быстрого приготовления, жадно их
поглощая грязными ложками, попутно выясняя что-то между собой по фене. «Маленькие
зэки» – мелькает у меня мысль.
– На свиданку? – спрашивает меня одна девочка.
– Да…
Невольно задаю себе вопрос: «О чем думают их родители?» Что их удерживает
в этой мрачной дыре (по меркам даже видавших и не такое зэков)? Неужели собственные
дети настолько им безразличны, что они вместе с ними застряли в этом болоте,
обрекая их на детство среди тюремного персонала и зэков, на эту полусгнившую
школу, на подготовку к урокам прямо в автобусе, да и то в лучшем случае? Понятно,
учителей здесь катастрофически не хватает, и потому один преподаватель может
вести несколько самых разных предметов, например, математику, географию и
физкультуру.
При большом количестве озер (и болот) местные жители испытывают недостаток
питьевой воды. Воду сюда откуда-то привозят и экономно расходуют. Толком ни
поесть, ни вымыться. Сама идея водопровода воспринимается здесь как экзотика.
Когда, наконец, отправляемся в путь до Озерного, уже начинает темнеть. Но
я совсем близко к цели, к которой приходится так долго идти. Через каких-то
сорок минут, может быть, через час я, наконец, увижу человека, ради которого
сюда ехала. Эта мысль придает сил, заставляя забывать усталость от проделанного
пути, бессонной ночи в поезде и всего увиденного здесь. Вот мы выходим, и
меня ведут к начальнику колонии, предварительно перетряхнув все вещи в моей
сумке с целью «досмотра». Тут, от начальника, узнаю, что мой друг находится
в изоляторе, после чего будет переведен в зону, поэтому нам не предоставят
свидания. С садистским удовольствием «хозяин» мне сообщает:
– Зря вы не зашли в управление. Там бы вас сразу поставили в известность!
Дальше он начинает что-то долго говорить о том, что мой друг не хочет работать
и много из себя мнит, считая себя «выше» кого-то. Предоставив «хозяину» возможность
выговориться, наконец, останавливаю его словесный поток: «Я понимаю. Но это
все ваши дела, я в них не разбираюсь. Я приехала на свидание к этому человеку,
и я его хочу увидеть». Тогда он принимается за меня. Следуют долгие расспросы:
чем я сама занимаюсь и кем прихожусь зэку. Опасаясь, что иначе нам точно не
предоставят свидания, говорю, будто мы состояли в гражданском браке, хотя
это не так.
– Ну вы ж ему только сожительница, а не жена, – с презрением молвит начальник.
– И что…?
– Когда расписываться собираетесь?
– Мы планируем по освобождении, – отвечаю вслух, а про себя думаю: «Какое
твое собачье дело?»
Пока он методично «раскладывает меня по полочкам», я за ним наблюдаю и вижу
его колебания. В душе я уверена, что теперь, когда за моей спиной уже многие
километры пути и часы ожидания на Скарлахте, я добьюсь свидания во что бы
то ни стало. Что мне этот жалкий алкоголик, который упивается властью в
своей маленькой «епархии» в лесной глуши! Сейчас я уже могу все, устраню все
препятствия между мной
и моим другом, которые так старательно создает здешний «хозяин». Я пробью
эту «тюремную стену»… Вдруг
он спрашивает:
– Что бы вы делали, если бы еще в Управлении узнали, что свидания вам не предоставят?
– Я бы все равно приехала сюда поговорила с вами. Мне дорог этот человек,
и я хочу его видеть!!!
Ура! Я победила! Стена рушится. Начальник говорит: «Хорошо. Выведем из изолятора
на 15 минут…», и предоставляет нам свидание, оговаривая следующие условия:
оно будет происходить в присутствии сотрудников, в «гостинице» – это помещение
для приезжающих на свидания, из которого мне запрещается выходить на территорию
колонии. Рано утром будет машина до станции, на ней я должна уехать. Дальше
меня передают «в распоряжение» сопровождающих сотрудников и дежурного по гостинице,
которые меня отводят к зданию, где мне предстоит переночевать. «Вот, – думаю,
– кажется, я и попала в зэки. Правда, они могут здесь свободно перемещаться».
Через некоторое время под конвоем привели и моего друга. И тут меня ждала
радостная весть: не знаю, по доброте ли начальника или по инициативе охранников,
нам увеличили продолжительность свидания до 40 минут, и оно проходило наедине.
Все же мы так и не поговорили толком. Хотя тогда очень радовало уже то, что
мы встретились. Когда его увели, ко мне пришли зэки, пообещали устроить нам
второе свидание, в изоляторе. К несчастью, об этом узнал дежурный по гостинице,
тоже зэк и без лишнего шума его предотвратил, отослав этих ребят, когда они
пришли за мной.
Мне оставалось лишь наблюдать из окна за происходящим в колонии. Я видела вечернюю проверку перед отбоем, на которую пошел и дежурный. Честно признаться, было искушение потихоньку выбраться, пусть даже через окно (это, кажется, был первый этаж) и пройти к изолятору; но я поняла, что сама, тем более после отбоя, когда и спросить не у кого, никакой изолятор все равно не найду. Больше я ничего не могла сделать. Почти всю ночь я проговорила с дежурным, который, надо отдать ему должное, меня не только накормил, но и угостил чифиром, пробуждающим жажду деятельности (действительно, у меня тогда вновь появилось желание вылезти из окна и искать изолятор…).
Только под утро я отправилась спать, а часа через два меня разбудили. Машина уже приехала. «Давай скорее, ты меня подводишь», – торопил дежурный. На улице еще темно. Вновь холод, озноб, и вдобавок ощущение собственного бессилия и разочарования от в общем-то не сбывшейся мечты. Я уезжаю не по своей воле, и сейчас от меня уже ничего не зависит. Стена вырастает вновь, и с течением времени нас будет вновь разделять все большее и большее расстояние.
Зэки передают мне письма на волю, просят их отправить в городе, и еще раз подтверждают, что была возможность второго свидания, если бы не дежурный. Они замечают, что я «до сих пор в каком-то непонятном ступоре» – это действительно так. Машина с фантастическими «лестницами» в виде стальной цепи и привязанными к ней веревками, по которым я как-то поднимаюсь… Дорога обратно, до спецвокзала. Вот мы садимся в темный поезд, плацкартный вагон без электрического освещения, с обтрепанными полками, на которые ложатся пассажиры; отовсюду торчат их сапоги. Я занимаю боковое место, сажусь и смотрю в окно. Отъезжаем. В полной темноте появляется кондуктор с маленьким фонариком – женщина, продающая билеты. Покупаю билет и через некоторое время проваливаюсь в сон, меня будят уже в городе. Выхожу и осматриваюсь. И вдруг у меня появляется желание поскорее уехать…скорее, скорее бежать отсюда, подальше от этих мест, где так живут люди… Спрашиваю у кого-то из прохожих: «Как пройти..?» Нахожу остановку маршруток, идущих в Плесецк… Остается совсем немного – купить билет на поезд обратно, пообедать в привокзальном кафе, и вот я уже возвращаюсь домой, в Москву…
Действительно, мне и сейчас кажется, что путь обратно я проделала раза в два быстрее, чем – туда, хотя расстояние одно и то же. На вторую поездку в зону меня уже не хватило.
Спустя несколько лет, мысленно возвращаясь к тому опыту всего лишь краткого
соприкосновения с тюремной жизнью, причем, вероятно, не с худшей ее стороной,
вспоминаю и пережитый тогда шок.
Восприятие тюрьмы человеком с воли, возможно, близко к тому, что испытывает
заключенный, впервые оказавшийся в неволе, когда все происходящее вокруг воспринимается
намного острее, пока не становится привычным, бытом, тем, что в целях самосохранения
уже перестаешь замечать, относясь к этому как к чему-то само собой разумеющемуся.
Тюрьма, наверное, не забывается никогда. Только какую же шкуру нужно себе
«отрастить», чтобы выносить все это постоянно, в этом жить, или даже постоянно
сталкиваться с чем-то похожим? Теперь, участвуя в Интернет-проекте «Все о
жизни в тюрьме», читаю в форуме сообщения жен и девушек заключенных и порой
удивляюсь, даже немного завидую их терпению, любви и вере…