"Общак" является одним из краеугольных камней ("поняток")
уголовного сообщества любой тюрьмы. Само существование этого полулегального денежно-вещевого
фонда должно доказывать действенность воровского закона, необходимость его соблюдения.
И ведь действительно: существуют отношения, существенные для повседневной жизни
и в то же время независимые от официальных правил, построенные на своеобразной неформальной
иерархии во главе со "смотрителями", постоянной связи местной "братвы"
с невидимыми "старшими братьями". Не выходя из тесных стен камеры, можно
узнать новости, получить пищу и лекарства, деньги на подкуп надзирателей, поделиться
с внешним миром своими проблемами, получить внешний авторитетный арбитраж в спорах.
В традициях уголовного мира всегда считалось необходимым материально поддерживать "братву", попавшую в трудное положение - будь то тюремный карцер или корпус смертников. Основным видом поддержки был т.н. "воровской грев", поступавший в пятый корпус из других корпусов Баиловской тюрьмы, особенно следственных.
По логике, "грев" должен идти с воли, от тех, кто занимается там преступным промыслом. Ведь и они когда-нибудь сядут, и их будут "греть" таким же образом. Так делается в других местах, но не в Азербайджане, где "грев" отрывается от простых "зеков", от их семей. Один из бывших смертников вспоминал, что знаменитый "вор в законе" Бахтияр, когда сидел с ним вместе в Баиловской тюрьме, запретил было собирать "грев" для "пятого корпуса". Но, когда он ушел на "зону", сбор "грева" для "корпуса смерти" продолжился. Вскоре этот заключенный сам получил расстрельный приговор и попал из следственного в "пятый корпус", узнав там, что никакой грев извне уже давно не поступает – со времени, когда после побега "менты разбили общак". Куда поступал в тот период "грев", собиравшийся для смертников, так и осталось загадкой. Но до побега он поступал регшулярно, и его таскали в "пятый корпус" мешками.
В "пятом корпусе", где свидания с родными, продуктово-вещевые передачи от них были чрезвычайно редким явлением, где врач без оплаты почти никогда не подходил к больному, значение "общака" было еще более важно. Здесь жизнь превращалась в выживание, а "общак" – в буквально жизненно необходимый элемент существования. Соответственно возрастала роль смотрителя общака (или просто "общака", на тюремном жаргоне) и группы его сокамерников ("общаковой хаты", "положенцев"), которые были ответственны за "положение" в корпусе.
Под нормальным "положением" считалось стабильное пополнение общака, постоянная связь со "старшими братьями" (верхушкой уголовного сообщества), строгое соблюдение заключенными "поняток", мирное урегулирование конфликтов как между самими заключенными, так и между заключенными и надзирателями, наказание тех заключенных, кто предпочитал решать конфликты с товарищами силой ("быков"), либо вообще не считавшихся с "понятками" ("беспредельников"), и удовлетворение множества других, более мелких нужд. Все вместе это создавало обстановку, необходимую для спокойного сосуществования и выживания заключенных-смертников.
Специфичным фактором "пятого корпуса" являлось то, что заключенные годами сидели по камерам, поддерживая между собою контакты лишь записками или голосом. Это, в принципе, запрещено законом, но на деле практикуется при содействии дружелюбно настроенных или подкупленных надзирателей. Перевод из одной камеры в другую тоже чрезвычайно трудное дело, обставленное множеством условностей (согласие сокамерников, начальства, отсутствие между заключенными незавершенных конфликтов – "разборок", и т.п.). Соответственно, утверждать в тюремном корпусе "воровские понятки" силой, с помощью "братвы" практически невозможно.
Поэтому на первый план выходили, особенно в "беспредельно-бардачное" время перед побегом, заочные словесные поединки, где часто побеждал не самый правый, а тот, у кого был лучше подвешен язык. Находясь за закрытыми дверями в недосягаемости, иные "беспредельщики" использовали самую мерзкую матерщину, не признавая ничего святого.
Например, как-то раз некий К. затеял перебранку сразу с некоторыми камерами. Под конец, когда ему достойно ответил кто-то из камеры №120, не найдя, что ответить, К. обложил матом и его, всех его сокамерников. Один из них, уважаемый в корпусе старейшина Г., подойдя к "кормушке", попытался призвать К. к благоразумию. И в ответ вместо извинений дождался прямого оскорбления: "Помнишь, мы недавно с тобой вместе выходили на свидание с семьями? Там еще была твоя 13-летняя дочь, у нее уже сиськи появились. Так вот, я и твою дочку тоже имел во все отверстия". От такой мерзости Г. чуть удар не хватил. Он дал слово, что если оба освободятся, поймает К. и отрежет его поганый язык, и даже попытался добиться от начальства того, чтобы их посадили вместе. Но так и умер с жаждой мести. А вот надзиратели, которых К. тоже ругал, в период "пресса" своего часа дождались, и хорошенько на нем отыгрались...
С одной стороны, камерное содержание смертников временами приводило к частичной потере "общаковой хатой" контроля над корпусом, как в описанном случае, а с другой – поддерживало своеобразную "демократию": "общаком" мог быть выбран не самый сильный, а лишь самый авторитетный и "чистый" (в смысле отсутствия "грехов" перед воровским законом) заключенный. Разумеется, авторитет "общака" должен был быть признан не только местной "братвой", но и "старшими братьями", но последние не смогли бы насильно навязать зекам-смертникам своего мнения.
Что давала "общаку" играемая им роль?
Он становился первым, к кому поступал "воровской грев", и кто совместно с сокамерниками определял специальную долю, выделяемую "авторитетам" (в том числе и самой "общаковой хате"), больным и "бедолагам" - бедным, не посещаемым родными заключенным, даже "голубым". Специальным пай "черной масти" делали входившие в него деньги и наркотики, которые полагались только им, в то время как остальная часть "воровского грева" распределялась поровну (за исключением "сук").
Он же становился главным трактователем "поняток" в корпусе. Соответственно, у всех так или иначе зависящих от "общака" заключенных, а также у наркоманов появлялись личные мотивы поддерживать его в конфликтах с претендентами на это место. Через него же шла и обратная связь со "старшими братьями", т.е. посылаемые им тайные письма-"ксивы" создавали у "старших братьев" мнение о том, как обстоит "положение" в корпусе. Наконец, из его рук кормились старшина корпуса и надзиратели, доставлявшие "общаку" извне пресловутый "грев" и получавшие за это дань – "хёрмят" (буквально – "уважение"). Соответственно, обитатели "общаковой хаты" не подвергались тем притеснениям, что остальные зеки.
Необходимо учитывать также, что, если на воле человек может сделать карьеру разнообразными путями – в бизнесе, в науке, в искусстве, в политике, поменять свой социальный статус, став чиновником или миллионером, то в тюрьме его положение жестко увязано с его местом в иерархии.
Причем жизнь вне тюрьмы часто определяет заведомо низкое положение зека. Например, исключена тюремная карьера "пидоров" и "обиженных". Похожая ситуация с положением "ментов", "погонников": погоны, которые они носили на воле, отрезают им возможность как-то возвыситься в уголовной среде, хотя большинство из таких заключенных этого и не ищут. Хотя смягчившиеся в последнее время тюремные нравы допускают уравнивание некоторых из "погонников" с "мужиками" и даже их лидерство на уровне камеры.
Более того, опустившись в иерархии вниз, зек навечно теряет возможность как-то возвыситься. Единственный путь – постоянная борьба за сохранение своего положения или стремление наверх.
Неудивительно, что история назначения и смены "общака" представляла собой настоящую политическую борьбу с образованием "партий", проведением "дебатов", борьбой за "избирателей", "голосованием", апелляциями к мнению внешнего мира и т.п. По своему накалу и трагизму такие "предвыборные кампании" отнюдь не уступали тем, которые велись на воле, разве что бури разражались в гораздо меньшем "стакане воды".
Несмотря на поголовное внешнее признание авторитета "общака", почти всегда существуют некие равные ему по воровской биографии, знанию и соблюдению "поняток" зеки. При таком равенстве они могут сменить лидера лишь тогда, когда он оступится. Поэтому конкуренты внимательно следят за поведением "общака" и его "хаты". Информация о них непрерывно фильтруется и анализируется с целью дальнейшей компрометации в борьбе за лидерство. Однако до тех пор, пока этот "багаж" не станет весомым, недовольство тщательно скрывается, чтобы оно не выглядело простым "подсиживанием".
Наконец, в какой-то момент конкуренты "предъявляют" собранный "компромат" ("грехи"), и начинается открытая борьба за власть. Основными аргументами являются просчеты и ошибки лидера, которые не прощаются и становятся началом конца его карьеры "общака". Конкуренты эксплуатируют свойственное людям стремление к переменам к лучшему, которое в условиях "пятого корпуса" болезненно усиливалось, а также боязнь большинства зеков проявлять инициативу, которая может быть и наказана.
Следует отметить и немаловажный момент: по "строгим поняткам" исключено, чтобы коронованный "вор в законе" был убийцей ("мокрушником"), разбойником и пр. Поэтому даже простой "черный" заключенный был среди смертников редкостью. Именно с этим, наряду с тягоц к деньгам и наркотикам, и был связан парадокс, что если в следственных корпусах тюрьмы "воры" избегали ответственности и неохотно становились "общаками", то в "корпусе смерти" за это место происходила трагическая борьба.
В обычных условиях "общак" пятого корпуса под давлением обстоятельств - старости, накопившихся "грехов", наконец, возможности расстрела "общака", как и любого обычного смертника, добровольно сдавал свою "должность" выбираемому им же преемнику. После этого "братва" информировала об этом "старших братьев" ("клала курс"), которые утверждали или оспаривали кандидатуру нового "общака".
В традициях уголовного мира всегда считалось необходимым материально поддерживать "братву", попавшую в трудное положение - будь то тюремный карцер или корпус смертников. Основным видом поддержки был т.н. "воровской грев", поступавший в пятый корпус из других корпусов Баиловской тюрьмы, особенно следственных.
По логике, "грев" должен идти с воли, от тех, кто занимается там преступным промыслом. Ведь и они когда-нибудь сядут, и их будут "греть" таким же образом. Так делается в других местах, но не в Азербайджане, где "грев" отрывается от простых "зеков", от их семей. Один из бывших смертников вспоминал, что знаменитый "вор в законе" Бахтияр, когда сидел с ним вместе в Баиловской тюрьме, запретил было собирать "грев" для "пятого корпуса". Но, когда он ушел на "зону", сбор "грева" для "корпуса смерти" продолжился. Вскоре этот заключенный сам получил расстрельный приговор и попал из следственного в "пятый корпус", узнав там, что никакой грев извне уже давно не поступает – со времени, когда после побега "менты разбили общак". Куда поступал в тот период "грев", собиравшийся для смертников, так и осталось загадкой. Но до побега он поступал регшулярно, и его таскали в "пятый корпус" мешками.
В "пятом корпусе", где свидания с родными, продуктово-вещевые передачи от них были чрезвычайно редким явлением, где врач без оплаты почти никогда не подходил к больному, значение "общака" было еще более важно. Здесь жизнь превращалась в выживание, а "общак" – в буквально жизненно необходимый элемент существования. Соответственно возрастала роль смотрителя общака (или просто "общака", на тюремном жаргоне) и группы его сокамерников ("общаковой хаты", "положенцев"), которые были ответственны за "положение" в корпусе.
Под нормальным "положением" считалось стабильное пополнение общака, постоянная связь со "старшими братьями" (верхушкой уголовного сообщества), строгое соблюдение заключенными "поняток", мирное урегулирование конфликтов как между самими заключенными, так и между заключенными и надзирателями, наказание тех заключенных, кто предпочитал решать конфликты с товарищами силой ("быков"), либо вообще не считавшихся с "понятками" ("беспредельников"), и удовлетворение множества других, более мелких нужд. Все вместе это создавало обстановку, необходимую для спокойного сосуществования и выживания заключенных-смертников.
Специфичным фактором "пятого корпуса" являлось то, что заключенные годами сидели по камерам, поддерживая между собою контакты лишь записками или голосом. Это, в принципе, запрещено законом, но на деле практикуется при содействии дружелюбно настроенных или подкупленных надзирателей. Перевод из одной камеры в другую тоже чрезвычайно трудное дело, обставленное множеством условностей (согласие сокамерников, начальства, отсутствие между заключенными незавершенных конфликтов – "разборок", и т.п.). Соответственно, утверждать в тюремном корпусе "воровские понятки" силой, с помощью "братвы" практически невозможно.
Поэтому на первый план выходили, особенно в "беспредельно-бардачное" время перед побегом, заочные словесные поединки, где часто побеждал не самый правый, а тот, у кого был лучше подвешен язык. Находясь за закрытыми дверями в недосягаемости, иные "беспредельщики" использовали самую мерзкую матерщину, не признавая ничего святого.
Например, как-то раз некий К. затеял перебранку сразу с некоторыми камерами. Под конец, когда ему достойно ответил кто-то из камеры №120, не найдя, что ответить, К. обложил матом и его, всех его сокамерников. Один из них, уважаемый в корпусе старейшина Г., подойдя к "кормушке", попытался призвать К. к благоразумию. И в ответ вместо извинений дождался прямого оскорбления: "Помнишь, мы недавно с тобой вместе выходили на свидание с семьями? Там еще была твоя 13-летняя дочь, у нее уже сиськи появились. Так вот, я и твою дочку тоже имел во все отверстия". От такой мерзости Г. чуть удар не хватил. Он дал слово, что если оба освободятся, поймает К. и отрежет его поганый язык, и даже попытался добиться от начальства того, чтобы их посадили вместе. Но так и умер с жаждой мести. А вот надзиратели, которых К. тоже ругал, в период "пресса" своего часа дождались, и хорошенько на нем отыгрались...
С одной стороны, камерное содержание смертников временами приводило к частичной потере "общаковой хатой" контроля над корпусом, как в описанном случае, а с другой – поддерживало своеобразную "демократию": "общаком" мог быть выбран не самый сильный, а лишь самый авторитетный и "чистый" (в смысле отсутствия "грехов" перед воровским законом) заключенный. Разумеется, авторитет "общака" должен был быть признан не только местной "братвой", но и "старшими братьями", но последние не смогли бы насильно навязать зекам-смертникам своего мнения.
Что давала "общаку" играемая им роль?
Он становился первым, к кому поступал "воровской грев", и кто совместно с сокамерниками определял специальную долю, выделяемую "авторитетам" (в том числе и самой "общаковой хате"), больным и "бедолагам" - бедным, не посещаемым родными заключенным, даже "голубым". Специальным пай "черной масти" делали входившие в него деньги и наркотики, которые полагались только им, в то время как остальная часть "воровского грева" распределялась поровну (за исключением "сук").
Он же становился главным трактователем "поняток" в корпусе. Соответственно, у всех так или иначе зависящих от "общака" заключенных, а также у наркоманов появлялись личные мотивы поддерживать его в конфликтах с претендентами на это место. Через него же шла и обратная связь со "старшими братьями", т.е. посылаемые им тайные письма-"ксивы" создавали у "старших братьев" мнение о том, как обстоит "положение" в корпусе. Наконец, из его рук кормились старшина корпуса и надзиратели, доставлявшие "общаку" извне пресловутый "грев" и получавшие за это дань – "хёрмят" (буквально – "уважение"). Соответственно, обитатели "общаковой хаты" не подвергались тем притеснениям, что остальные зеки.
Необходимо учитывать также, что, если на воле человек может сделать карьеру разнообразными путями – в бизнесе, в науке, в искусстве, в политике, поменять свой социальный статус, став чиновником или миллионером, то в тюрьме его положение жестко увязано с его местом в иерархии.
Причем жизнь вне тюрьмы часто определяет заведомо низкое положение зека. Например, исключена тюремная карьера "пидоров" и "обиженных". Похожая ситуация с положением "ментов", "погонников": погоны, которые они носили на воле, отрезают им возможность как-то возвыситься в уголовной среде, хотя большинство из таких заключенных этого и не ищут. Хотя смягчившиеся в последнее время тюремные нравы допускают уравнивание некоторых из "погонников" с "мужиками" и даже их лидерство на уровне камеры.
Более того, опустившись в иерархии вниз, зек навечно теряет возможность как-то возвыситься. Единственный путь – постоянная борьба за сохранение своего положения или стремление наверх.
Неудивительно, что история назначения и смены "общака" представляла собой настоящую политическую борьбу с образованием "партий", проведением "дебатов", борьбой за "избирателей", "голосованием", апелляциями к мнению внешнего мира и т.п. По своему накалу и трагизму такие "предвыборные кампании" отнюдь не уступали тем, которые велись на воле, разве что бури разражались в гораздо меньшем "стакане воды".
Несмотря на поголовное внешнее признание авторитета "общака", почти всегда существуют некие равные ему по воровской биографии, знанию и соблюдению "поняток" зеки. При таком равенстве они могут сменить лидера лишь тогда, когда он оступится. Поэтому конкуренты внимательно следят за поведением "общака" и его "хаты". Информация о них непрерывно фильтруется и анализируется с целью дальнейшей компрометации в борьбе за лидерство. Однако до тех пор, пока этот "багаж" не станет весомым, недовольство тщательно скрывается, чтобы оно не выглядело простым "подсиживанием".
Наконец, в какой-то момент конкуренты "предъявляют" собранный "компромат" ("грехи"), и начинается открытая борьба за власть. Основными аргументами являются просчеты и ошибки лидера, которые не прощаются и становятся началом конца его карьеры "общака". Конкуренты эксплуатируют свойственное людям стремление к переменам к лучшему, которое в условиях "пятого корпуса" болезненно усиливалось, а также боязнь большинства зеков проявлять инициативу, которая может быть и наказана.
Следует отметить и немаловажный момент: по "строгим поняткам" исключено, чтобы коронованный "вор в законе" был убийцей ("мокрушником"), разбойником и пр. Поэтому даже простой "черный" заключенный был среди смертников редкостью. Именно с этим, наряду с тягоц к деньгам и наркотикам, и был связан парадокс, что если в следственных корпусах тюрьмы "воры" избегали ответственности и неохотно становились "общаками", то в "корпусе смерти" за это место происходила трагическая борьба.
В обычных условиях "общак" пятого корпуса под давлением обстоятельств - старости, накопившихся "грехов", наконец, возможности расстрела "общака", как и любого обычного смертника, добровольно сдавал свою "должность" выбираемому им же преемнику. После этого "братва" информировала об этом "старших братьев" ("клала курс"), которые утверждали или оспаривали кандидатуру нового "общака".
