Если честно, когда в шестнадцатилетнем возрасте я в первый раз попал в тюрьму, я почувствовал, какую трагическую ошибку того, что я совершил, хотя совершая то, что привело меня туда, не чувствовал всю нелепость этих дел. Теперь, имея некоторый философский взгляд на все явления, я понимаю, что даже нелепость, которую мы совершаем, имеет свои скрытые и неизбежные причины. И даже маленькая нелепость, и те обстоятельства, которые мы называем мелочью, имеют свои скрытые и неизбежные, непоколебимые и прочные корни. Всё, что случается, - это неизбежная закономерность.

Ни у одного человека в этом мире не бывает выбора поступить иначе, чем он поступил в данную минуту, так как до этой минуты всякое бывает в его жизни, а былое - весомая часть человека, и потому человек движим судьбой, т.е. в зависимости от своего начала.  Но при достойном намерении судьбу можно изменить. При желании мы можем выбирать цель и стремиться к ней, и тогда мы сами строим себе предопределённое, хорошее будущее, которому мы будем рады. Мы можем участвовать в строении своей судьбы, думая, намереваясь, и действуя, ибо хоть жизнь и предопределена Богом, но всё равно Его Величие дало нам право выбора.

Но в мгновение, когда вот, мы уже что-то делаем, в эту секунду мы предопределены Богом, но предопределены тем, что мы смогли создать для себя до этого мгновения. До какого-либо мгновения в нашей жизни мы можем строить себе лучшее мгновение на будущее. Такую мудрую систему жизни мог создать только Создатель.

Я могу сказать, что я относился к категории мечтателей и романтиков, и больше перевешивался в этом, нежели в обыденном. До малолетнего попадания в тюрьму я занимался спортом, борьбой дзюдо, и имел неплохие возможности и способности.

Как я уже говорил, была и первая любовь к девчонке, к которой я ни разу так и не подошёл, стеснялся, - но о которой много думал. Была мать и сестра, которым я должен был быть опорой, надеждой в этой жизни, был и брат. Я почувствовал жестокий разрыв со всей этой жизненной системой, к которой я так привык, и которая была мне дорога. Я не желал тюрьмы, но сопутствовал этому. Когда видишь свободу через щели и дырочки автозака, правый и неправый, кто должен расстаться со свободой, ощущает тяжесть этой разлуки. Вообще, недавно я подумал о том, что наказание лишением свободы похоже на то, как если бы человека убивают такой смертью, что порой и смерть обычная кажется слаще, ибо если мертвый как таковой уже не страдает, то человек заключённый обречён быть мёртвым живя, ибо резко начинает отсутствовать от всего, чем он жил, и имеет право лишь думать об этом, думать годами, страдая за ошибки, и не имея возможности что-то изменить. Попав за решётку, человеку остаётся лишь заботиться о своей чести, и жить этой ценностью, иначе он превратится в ничто.

 Поэтому я считаю, что тюрьма не только не метод исправления, а метод нарушения общего механизма жизни, ибо не говоря о духовных нарушениях, она несёт в себе и бытовые проблемы в государстве. Я не говорю, что изоляция неправильна для всех, ведь разъярённого быка и бешеную собаку не пустишь гулять по улице. Речь идёт о конкретных людях, которые по сути нормальные, но сбились с пути.

Получая боль утраты с первым попаданием в тюрьму, человек привыкает к этой боли, и даже вынужденно познаёт возможность, как бы это ни было, но жить с любыми утратами, ибо он это уже пережил, а значит вошёл в это состояние. В итоге человек теряет самую ценную нить своей жизни, и уже может без особых переживаний снова сесть в тюрьму. Хотя любой человек понимает, что такое хорошо и что такое плохо, и ответственен за эти понятия, то, руководствуясь этим лозунгом, нельзя прятать за решётку без разбора всех подряд за аналогичное преступление, ибо для истинного решения и вывода важны и нужны более глубокие выяснения обстоятельств совершённого преступления, глубокое и индивидуальное рассмотрение причин совершённого преступления, на уровне неписанного состояния. Кто-то скажет, зачем так глубоко изучать и понимать того, кто переступил закон, что за трата времени в ненужном направлении, но будет ясно думающим так, что пути совершенства, самая первая и последняя дорога для человека во всех смыслах, и нет совершенства без духовного совершенства во всём мире. Подобные правила, если это начать, имеют свойство широко распространяться с помощью Всевышнего во всех сферах жизни, и полезны для всех, имеют автоматически разветвляющиеся полезные «ветки».

Если руководство сегодня не в состоянии более тонко и глубоко рассматривать систему наказания за преступления, то это значит, оно не доросло до этого, и не вступило на уровень более глубокого совершенства в этих вопросах, и соответственно этому положению создаёт смуту и несправедливость.

Вечно жаждущая человеческая душа ждёт высокой справедливости, ибо душа злодея и доброго человека в обществе, хотя и в разных масштабах, но одинаково признают и чувствуют верное и неверное, должное и недолжное состояние в государстве, так как души из вечности, и они не принадлежат людям, они связаны с Богом. Нужны тонкие подходы для рассмотрения обстоятельств любой судьбы, и система, точно определяющая произносимое слово оступившегося человека. Такой тонкий подход для преступников нужен потому, что только такими методами верно регулируется вся целая система жизни.

Я ещё на малолетке начал понимать и обращать внимание на то, что каждый малолетний преступник по-своему относится к разлуке со свободой. Одни не унывали, другие вели себя так, как будто бы они и не знали лучшей жизни, т.е. бесились, не думая ни о чём.

Одни бывали рассудительными и умными, другие смешными, безобидными и глупыми, замкнутыми, дерзкими и грустными. Но за каждым характером чувствовалось то, что была у этих пацанов возможность и право жить лучше, потому что никто не рождается кем-то, а становится таковым, по разным обстоятельствам, о которых мы не имеем права судить.

Но за данное допущение перед законом они были лишены свободы. Даже за допущения перед людьми и Богом, закон государства должен иметь понимание тонких весов человеческих судеб, принимая решения, ибо, если закон государства сам упускает верные и точные решения, он сам осуждаем. Того, что в уголовном кодексе Российской Федерации много допущений, не отрицает даже сам закон Российской Федерации, ибо мы все видим его поиск лучшего в этой области. Возьмём элементарное и простое административное правило, одно из многих, существовавшее в местах лишения свободы много лет.

В местах лишения свободы люди буквально гнили, заболевали туберкулёзом, умирали от штрафных изоляторов из-за того, что по административному правилу за обнаружение у заключённого в наличии сухого обыкновенного чая его сажали в штрафной изолятор или в карцер на пятнадцать суток.

В этом изоляторе ему могли добавлять ещё много суток за подобные, неверно поставленные административные правила, которые шли от государственной системы и присутствовали в местах лишения свободы. За подобное «злостное» нарушение люди сидели в штрафных изоляторах и до года без выхода, разве что применяли к ним «гуманное правило», которое допускало для таких рекордсменов штрафных изоляторов передохнуть одни сутки на матрасе, по истечению многих суток. В восьмидесятые годы чай в местах лишения свободы считался администрацией колонии на уровне наркотического средства или алкоголя, ободряющим человека. В наши дни заключённый может иметь чай хоть килограммами, и это оттого, что государственная дума, наконец, поняла свои ошибки, ценой многих пострадавших жизней от этого, очень «незаметного» обстоятельства.

Сколько судеб поломано в местах лишения свободы, пока дума ищет более верный подход в этом вопросе. И поныне ищут государственные деятели более реальную меру для совершающих преступления, для исправления или наказания. От чего бы не отталкивались государственные деятели, создавая новый закон для нарушителей текущего закона, одно я знаю точно, что силой и без понимания не исправить человека. Так его можно просто сломать, или наоборот, сделать из него стойкого ненавистника государственных порядков и законов, и в обоих случаях получается, что сама система плодит смуту в этом вопросе и создаёт негативные обстоятельства. Вся мудрость жизни во всех отраслях только в священных писаниях, а в них говорится о важности внутреннего состояния человека, нежели бытового. Разве быт значим без внутренности человека, и разве при понимании души человека он не посчитает себя должным сделать обратное? А если вдруг он этого не сделает, разве не почувствует он свою вину? И разве трудно в таком случае раскрыть человеку его вину? Я считаю, что на таких понятиях должны строиться любые человеческие законы, так как это прямое воздействие на самосознание человека и общества.

В местах лишения свободы существовали и сегодня существуют различные методы для того, чтобы сломать нрав человека, и сделать его послушной овцой этой неверно поставленной системы, не осознавая истину, что они этим создают стену заблуждения и гибели себе и другим, тогда как могли ощутить в своей душе высшее наслаждение правильного человека. Невозможно ощутить себя правильным человеком без реальных правильных намерений и дел, и по всему, это высшее и стойкое наслаждение для человека, которое нельзя достичь по-другому.

Когда у меня шёл к концу восьмилетний срок, меня из тюрьмы так называемого крытого режима отправили за истечением срока наказания этой тюрьмой в колонию свердловской области, чтобы я там досидел оставшийся срок. Я уже знал по разговорам, что та колония, откуда меня отправляли на спецтюрьму, уже не существует, т.е. из этой колонии номер сорок, в городе Кировграде, сделали малолетнюю колонию. После крытого режима я внутренне изменился на процентов шестьдесят. Эта немалая изменённая часть моего внутреннего состояния занимала вышесказанное просветление в высшей истине. Это сказочное, но реальное вмешательство Высших сил, как бы возродили меня в новом мире, показав мне высшие смыслы и то, что есть у всего видимого состояния, действительно Великий Создатель невидимый, я стал убеждённым в этом вопросе, а не наслышанным.

Теперь я не знал, куда меня завезут. Повозив полгода по этапам, и изрядно накормив мной клопов на Свердловской пересылке в г. Екатеринбурге, меня повезли в колонию номер два, что находилась недалеко от пересылочной тюрьмы. Эта колония считалась красной, т.е. в общем считалось, что там невозможно остаться самим собой, сохраняя свои человеческие достоинства, так как там находились или «рабовладельцы», или раздавленные, исполняющие любые работы и смирившиеся со всякими оскорблениями и унижениями «порабощённые». Эта колония была в те годы, а именно в тысячу девятьсот восьмидесятые и девяностые годы, подобием знаменитого спецбура под названием Белый лебедь. Разницы между «Белым лебедем» и колонией номер два, я полагаю, практически не было, хотя одно название «Белый лебедь» вызывало волнение и страх у любого арестанта, так как подобные системы, - это подобно мясорубке, которая перекручивает всех, не смотря, с какого ты сделан теста или мяса, и что из себя представляешь. Колония номер два была прямой   противоположностью моему образу жизни и мышлению, так как не смиряясь с подобным режимом и порядками, я досиживал свой восьмилетний срок. Это получалось как испытание меня в конце восьмилетнего срока. Но я обрёл силы новые, после того как понял жизнь и с другой стороны, со смыслами выше всего этого.

Когда автозак подъехал к воротам колони, я был настроен отказаться от этой колонии, но подойдя к вопросу философски, решил идти вперёд, до первого неприемлемого барьера, который мне встретится в этой колони, и где произойдёт то, от чего люди часто бегут, т.е. произойдёт встреча со злой стороной судьбы. Ведь всё равно, рано или поздно, человек должен посмотреть в глаза тому, чего он остерегается. Есть обстоятельства, когда человек подходит к вопросу философски, тем более, когда выбирать не особо приходится. Я решил войти в эту колонию, опираясь на то, что я подцепил туберкулёз, и нуждаюсь в медицинском вмешательстве. На самом деле я просто чувствовал слабость и думал, что это скорее всего туберкулёз, тем более, что за моей спиной было немало сырых и холодных помещений. Меня повели к начальнику колонии. Сопровождал меня осужденный активист, завхоз карантина лет сорока - сорока пяти. По пути к штабу начальника колонии по заснеженному плацу этот завхоз говорил мне о порядках в этой колонии, отчего я сделал вывод, что я смертник в этой колонии, так как не смогу смириться с этими порядками, не потому что я такой патриот, а по образу прошлой жизни и зависимости от этого.

Не было особых волнений, так как я знал, и мне не надо было думать, как быть в любых ситуациях. Это было не сложно решать, я знал, что я должен буду отрицать всё то, что отрицал до сих пор, т.е. у меня было своё направление, хотя человека сломать они были мастера, и я просто не знал точных последствий, но пока я был самим собой и был настроен на отстаивание своих принципов без сомнений, так как не видел другого пути.

Вот мы вошли в штаб колонии, и завхоз открыл передо мной дверь начальника этой колонии. Низкого роста в высокой генеральской папахе, утонувший в кресле, имея невысокий рост, и слегка раскачиваясь в нём влево и вправо, раскрывая и закрывая кнопочный нож лагерной работы, из-под папахи смотрел на меня начальник колонии. По его лицу и манере говорить легко подтверждались слухи, бытующие об этой колони. Весь его вид четко говорил лишь об одном: «беспредел». Спокойным уравновешенным тоном профессионала, который насквозь может видеть, что за «масть» перед ним, он сказал мне, что он прочёл моё дело, и что мне лучше уезжать с этой колонии, создав для этого какую-нибудь причину, чтобы у него было основание на то, чтобы он отправил меня. Он сказал, что даёт мне неделю на размышления и фантазии для этого, и ему нет разницы, как я это сделаю. Он тут же дал поручения завхозу, чтобы в течение этой недели они не трогали меня, т.е. неделю в карантине, в этой беспредельной колони, я буду не тронут. Мне до сих пор видится мой случай исключительным в этой колонии, сама фортуна спасала меня, как будто бы зная мои мысли и намерения. Я понимал, что в этой колонии невозможно жить с моими принципами, а отступление от них я видел в виде смерти. То, что начальник дал мне неделю, было понятно. Ему не нужно в колонии лишнее ЧП, и если он видит, что для данного осуждённого придётся применить жёсткий беспредел, он слегка маневрировал, но в зону эту люди по всему, проходили только согласившись с его порядками, или их увозили искалеченными физически и морально.

Я писал выше, что находясь в одиночной камере на крытом режиме, я получил неземное просветление, и оно было таким значительным, что на шестьдесят процентов вошло и въелось в моём сознании и душе, как непоколебимая истина. Если до этих пор я жил, ориентируясь на внешние факторы жизни, то сейчас я был зависим от внутренних течений жизни, связанных с вечностью, так как я понял высочайшую реальность невидимых сил и путей Создателя, который имеет свой План. Мне было уютно с этим ощущением даже в этом, можно сказать, безвыходном положении. Я смотрел на происходящее как бы сверху, философски, как на временную, неизбежную закономерность со скрытыми смыслами и путями. Я даже не стал заботиться о том, что мне сказал начальник колонии, а просто жил свою спокойную неделю, думая по новому, по своему состоянию, скрытому от внешних факторов. Прямо сказать, я чувствовал в себе неземную тайну, которая прояснилась в одиночной камере, и жил лишь этим. Я чувствовал и видел связь того, что происходит вокруг, с писаной и неписаной разумной истиной. То, что начальник колонии определил меня по моему делу, в котором был описан каждый мой шаг и поступок в административном порядке за отсиженную часть срока, как  «придерживающегося воровских идей», сейчас была неправда в той степени, что во мне смешалась великая тайна, которая движет всеми смыслами, потому, я думал лишь о ней. Я уже не делил в своих мыслях людей по мастям, я видел лишь зло и добро, и смыслы их в жизни.

Я замечал, что даже конченные крупные по должности активисты, увидев меня в карантине нетронутым, не сломанным, не ихним, и к тому же спокойно и беззаботно сидящим у телевизора, в недоумении спрашивали у завхоза этого карантина мол, что это за явление ненашенское, на что тот разъяснял им, что начальник дал мне неделю, а потом, в случае, если меня не увезут, меня «пресанут» как и полагается для всех чёрных мастей.

В течение этой недели каждую ночь жестоко избивали вновь прибывших заключённых, выбивая их принципы. Я слышал это и ничего не мог сделать, так как меня ожидает та же участь после истечения моей недели, к тому же из тех, кого били, я не видел того, за которого я не выдержу и вступлюсь, не смотря ни на что. Самое страшное в подобных колониях - это не смерть и побои, хотя и это шокирует в жёстком своём виде. Не секрет, что в подобных местах над человеком могут издеваться всячески, и чем он правильнее, смелее и умнее, тем унизительнее и сильнее. Поэтому я сидел молча, когда слышал крики тех, над кем «работают» завхозы активисты, и хотя среди избиваемых я не видел человека, похожего по образу жизни на того, с кем я делил кусок хлеба, я знал, что за любого нужно было вступиться, но только не здесь. Здесь я мог лишь пойти на крайность. Только в тяжёлых ситуациях человек познаёт, где его крайность, кто он, на что способен, как думает, чем и ради чего может пожертвовать. Когда человек не сталкивается с тупиковыми и тяжёлыми ситуациями, он может ошибаться относительно себя, так как его мысли всего лишь теория. Поэтому человек должен быть настроен на актуальную теорию жизни, на реальную, чтобы на практике установить факт своего правильного мышления, факт самого себя. Человек должен быть готов к ситуациям и к непредвиденным поворотам судьбы путём своих намерений, т.е. чем чище и решительней твои намерения, тем легче тебе жить. Я не строил никаких планов, это было здесь бесполезно, я просто ждал крайности, которая заставит меня принять какие-нибудь крайние меры. Главное, что было в сознании, это мысль, как сохранить уже порядком истерзанную за отсиженные шесть с половиной лет, но не погасшую ещё, душу и принципы. В таких колониях человек познаёт, что его высокое самомнение - это в основном вымышленные и даже не главные для жизни ценности. Человека под пытками и долгими избиениями могут заставить сделать практически всё, что требуют сотрудники таких колоний, и надо помнить и знать эту истину каждому из правильных арестантов, которые, считаясь правильными, порой выходят за рамки истинной порядочности, распустившись и позабыв должное, находясь в хороших колониях, где легко оставаться самим собой. Ведь немало и таких. Порядочный человек должен помнить и считаться с тяжелыми уголками жизни, и не забывать о возможности суровых испытаний в любой момент, живя в хороших условиях в данное время.

Не надо заноситься и бить себя в грудь никому, когда он в хорошей колонии, или в хороших условиях на воле. Легко «блатовать» в колонии, где нет адского беспредела, или режима. Я пишу так для очередного напоминания, чтоб не было на руку тем, кто встречает правильных пацанов в беспредельных красных колониях своим «прессом» для ломки правильных людей, и чтобы они, эти «красные», не видели бы на лицах прибывшего этапа разочарование в самих себе. А чтоб меньше разочаровываться в себе, человек должен знать и помнить крайности о том, что чтобы его не заставили выполнить под пытками в красных колониях, он должен оставаться человеком, а не ломаться и не опускаться духом, и тем более не уподобляться им. Ради жизни, в которой можно сделать много хороших дел, если захотеть, человек может остаться человеком и после того, если сломали его воровские принципы, такие как: не убирать за других под давлением, и некоторые другие принципы правильного арестанта. Если у человека есть обширный правильный план для дальнейшей жизни, он может терпеть некоторые ущербы в колонии, или в любом другом месте, чтобы сохранить себя, если конечно он ценит самого себя как правильного человека, который знает, к чему идёт, и знает предел своего терпения. Многое можно сделать и пережить человеку и остаться человеком, кроме совершения предательства, -доноса- и допущения гнусного унижения себя. Эти два обстоятельства даже не принципы, а предельная грань жизни человека, не переступая которой или переступив под пытками, он должен умереть, или жить в уединении и вечно каяться, если сможет, так как среди людей ему будет невозможно жить, если он всё же человек. Это закон Бога, и его невозможно переделать и не учесть, так как мы сделаны этим законом, и он вечно у нас внутри как чувство правильного.

Отзывы и обсуждения книги "И свет во тьме светит" на форуме