Утром я облился холодной водой, выпил кружку чая и, ободрённый этим моционом, пошёл в народ. Мне было очень интересно узнать, кто эти люди, живущие на грязном, заплёванном полу. И почему их постигла такая жуткая участь. Сначала я подошёл к маленькому пареньку, почти ребёнку, с голубыми, кристально чистыми глазами, и вьющимися светло-русыми волосами на крохотной голове. Внешне, он больше всех вызывал жалость, и его присутствие в камере казалось какой-то нелепой ошибкой. Ему бы по полю бегать с сачком в руках и бабочек ловить, а не в тюряге томиться. Присев на корточки рядом с ним я спросил:

– Как тебя зовут?

– Никита Гусь, – ответил детский голос.

– А лет тебе сколько, Никита?

– Пятнадцать через месяц будет.

– А сидишь за что?

– У нашей соседки двух гусей украл, – застенчиво ответил он, и уставился виновато в пол.

– А сколько здесь находишься?

– Девять месяцев, – проговорил он, вздыхая.

– Суд прошёл уже?

– Нет, ещё следствие идёт.

– Дело у тебя какое-то запутанное. Почему так долго расследуют? Ты, наверное, «бандой гусиной» заправлял, – попытался пошутить я.

– Да какая банда? – махнул он рукой. – Шел на речку искупаться, смотрю, два гуся без присмотра ходят, ну я хватанул обоих и тикать. На речке их разделал и распотрошил.

– Потрошитель, значит. А убил ты их, чтобы органы на трансплантацию сдать? Невиданная жестокость на селе идёт, – принял я ироничный тон, возмущаясь при этом суровостью следствия, и ее логикой.

– Да какая там «плантация», – не понимая моего юмора, серьёзно продолжал Никита. – Мы с сестрой два дня не ели, а мать в запое была, как всегда. Вот когда увидел их, гусей-то этих, представил, что неделю с Надькой сыты будем.

– А на полу-то, как оказался? Ты какой «масти» будешь?

– «Красная шапочка», – ответил он угрюмо.

– Название совсем безобидное. А что оно значит?

– Мне членом по лбу настучали за то, что я на «тугодумку» ответить не смог. А теперь все стучат, кому только не лень, – из его глаз покатились слёзы. – Всё теперь! Опущенный я, – и, наклонив голову, Никита зашмыгал носом.

– Ну ладно, не реви только. Всё будет нормально, – пытался успокоить я. – Скоро тебя освободят, и ты забудешь тюрьму, как страшный сон. – Но я и сам не мог поверить в то, что говорил. Разве можно когда-нибудь забыть о таких унижениях. О сексуальном насилии! Пройдут годы, у этого человека появится семья и дети, но память всегда будет напоминать ему об этом страшном времени. Сон приходит и уходит, как мираж, а статус «опущенного», как клеймо выжигается на веки. Его ничем не смоешь, не сотрёшь.

– А тебя как зовут? – обратился я к соседу Никиты.

– Димка Писюн, – ответил щуплый подросток.

– А ты какой масти?

– Я «Стекольщик».

– А почему «Стекольщик»? Что это значит?

– Недержание у меня, мочусь по ночам, – пояснил он неохотно.

– Ну и что из этого?

– Меня пацаны за это обоссали через стекло. Теперь я «Стекольщик».

– Ну а ты кто? – спросил я у третьего.

– «Чёрная хозяйка», – ответил писклявым голосом подросток.

– Почему?

– Ногти на ногах грыз. Ножниц в хате не было, вот я и решил их подгрызть.

– А что за масть-то такая? – удивленно спросил я.

– Стираю нижнее бельё и носки, а к верхним вещам мне прикасаться запрещено.

– Ну а ты кто у нас? – спросил я следующего.

– «Пылесос»…

Что входило в обязанности «Пылесоса» меня повергло в настоящий шок. Это ж какую нужно иметь больную голову, изощрённые садистские наклонности и ненависть к человеку, чтобы придумать такое издевательство. А заключалось оно в следующем – когда кто-нибудь в камере хотел выпустить газы, то подзывал «пылесоса», и он тут же припадал к анусу и втягивал всей грудью дурной запах. Затем быстро бежал к двери и выпускал воздух в щель на коридор. Дабы в камере не пахло дурно.

Таких вот разных «мастёвых» я насчитал двадцать человек, все они были запуганными, подавленными, замкнутыми подростками. Это были бедные существа, униженные и убитые своим горем. Всего «мастей» в малолетском арсенале насчитывалось около полусотни, и любой из нас мог получить это клеймо, либо по воле капризного случая, либо по прихоти несовершеннолетних сокамерников.