Мне предстояло провести в камере еще одну ночь. И нужно было подготовить себя морально ко встрече с тюрьмой. В голове крутились разные воспоминания из рассказов о ней. Одни «бывалые» отзывались о ней с презрением; другие – весьма устрашающе, но, правда, и те и другие сходились в одном – человек ко всему привыкает и к тюрьме тоже. «Наверное, и я привыкну», – решил я для себя оптимистично и на этом успокоился. Но из-за ночного холода опять не удалось уснуть и снова пришлось прибегнуть к физическим упражнениям. И хотя я ни чего не съел за прошедшие два дня, силы еще были.

Утром за мной пришел дежурный, и отвел в небольшое помещение. Спиной ко мне стояла женщина маленького роста и что-то искала в своей сумке. Приближаясь к ней, я с трудом сдерживал слезы. Это была моя дорогая бабушка! Человек, который безгранично любил меня. Она забывала о себе, и о своих насущных потребностях, потому что всё лучшее отдавала единственному внуку. В этом самопожертвовании она находила наивысшее удовольствие, смысл жизни и призвание. Эта маленькая, хрупкая женщина вмещала в себя огромные душевные чувства и качества.

– Бабуля, – позвал я ее.

Она обернулась ко мне и заметно вздрогнула. Ее большие добрые глаза выражали столько нежности и сочувствия, что мне стало больно смотреть на нее. Я уткнулся в носки своих ботинок.

– Внучек мой! Солнышко! – закрыла она лицо ладонями и заплакала.

– Все хорошо, не плачь, – обнял я ее нежно.

– На кого ты похож! Тебя невозможно узнать…, – не унимаясь, плакала она, – изверги! Зачем они тебя забрали?

– Все будет нормально! – пытался я успокоить ее.

– Как же…будет…

– Все не плачь, мне от этого только хуже, а для них, – указал я на дежурного, – от твоих слез одна радость.

– Я тебе покушать принесла. Два дня к тебе пробивалась, меня не пускали, сказали: «Не положено», а сегодня разрешили, Слава Богу! – говорила она второпях. – Давай ешь быстрее, вот пельмени, хлеб. Ешь, пока горячие, – настаивала она, вытирая кончиком платка застывшие слезы.

Мы присели на лавку, и она стала гладить меня по голове. Так же, как и в детстве, бабушка хотела защитить меня от опасности. Рядом с ней я вновь обрёл покой, и казалось, что опасность миновала и мне уже ничего не грозит. Ее ласковая рука разогнала все мои печали и невзгоды.

– А помнишь, – начала она ласково, – как мы с тобой с ледяной горки катались? Ты у нас шустрым маленьким был. На самую высокую горку заберёшься, разгонишься и «летишь» вниз. Горка быстрая, жесткая, страшно за тебя было, поэтому приходилось с тобой вместе кататься. Сяду рядом на фанерку, а ты мне: «Ну, бабуля, держись!» Скользим мы по этой горке с ветерком, всех впереди сшибая. После таких трамплинов синяков у меня было… А помнишь, летом мы с тобой на машинках в парке катались?

– Всё, пять минут прошло, – оборвал наши воспоминания дежурный.

– Бабуля, знайте одно, – я не виноват. Я ни в чем не виноват! Скажи это родителям и Тане! – После этого я положил в рот пельмень, но прожевать и проглотить его не смог. Горечь и досада подступили к горлу, перехватило дыхание, хотелось плакать. Я с трудом выдавил.

– Спасибо! Прости меня, бабуль!

Бабушка попыталась уговорить ещё на пять минут, но сержант оказался непоколебим.

– Свидание законченно! – рявкнул он.

Она крепко обняла меня, и тихо сказала:

– Храни тебя Господь!